— Вы исполнили свой долг, — сказал я.

Она поморщилась.

— Мой долг!

— Ну да. Кому-то из нас ведь нужно исполнять свой долг. Не могут же все быть такими, как Вианн Роше, — постоянно перебираться с места на место, ни к одному из этих мест толком не привязываясь, и никогда не брать на себя ответственность ни за что.

Она выглядела удивленной:

— Вы ее осуждаете?

— Я этого не говорил, — возразил я. — Но убежать от ответственности может каждый. Порой, чтобы остаться на прежнем месте, требуется гораздо больше усилий.

— Значит, вы именно так и собираетесь поступить? — спросила Жозефина. — Неужели вы сможете отказаться от вашей церкви и остаться здесь?

Пришлось указать ей — причем довольно жестко, — что это она выразила желание исповедоваться, а я этого делать отнюдь не собирался.

Она улыбнулась.

— А сами-то вы когда-нибудь исповедуетесь, месье кюре?

— Конечно, — солгал я. Хотя, разумеется, это не совсем ложь. В конце концов, я ведь исповедуюсь перед тобой, отец. — Нам всем порой нужно с кем-то поговорить откровенно.

Она снова улыбнулась — улыбается она одними глазами.

— А знаете, мне с вами гораздо легче говорить, когда вы не в сутане.

Вот как? А мне без сутаны почему-то труднее общаться с людьми. В церковном облачении все как-то проще. Без него я — словно судно без якоря; так, одинокий голос среди великого множества других голосов, и никому, в общем-то, нет дела до того, что этот одинокий голос пытается сказать. Да и кому есть до меня дело? Кто теперь стал бы меня слушать?

Вианн мы нашли в саду; она пыталась разжечь под решеткой огонь. На ней были джинсы и блузка без рукавов; длинные волосы перевязаны желтым шарфом. Она ухитрилась отыскать относительно защищенное от ветра местечко, но огонь все равно разгораться не желал: воздух был слишком влажен от непролитого дождя. По всему саду Вианн развесила маленькие бумажные фонарики, но почти все их загасил ветер.

Она обняла и поцеловала Жозефину и улыбнулась мне.

— Я рада, что вы к нам зашли. Вы ведь останетесь, пообедаете с нами?

— Нет, нет. Я зашел только для того…

— Не надо мне ничего объяснять. Иначе сейчас вы скажете, что чересчур заняты делами своего прихода.

Пришлось признаться, что ничем таким я не занят.

— В таком случае поешьте с нами, ради бога. Или, может, вам есть необязательно?

Я улыбнулся.

— Вы очень добры, мадам Ро…

Она толкнула меня в плечо:

— Вианн!

А Жозефина сказала:

— Извините, месье кюре. Если б я знала, что она собирается применить насилие, я бы вас с собой не привела.

Вианн рассмеялась:

— Проходите в дом, выпейте по стаканчику вина. Дети уже там.

Я последовал за обеими женщинами в дом и неожиданно испытал некое замешательство, или удивление, или еще что-то, что даже определить не сумел бы. Но было очень приятно сидеть у плиты на старой кухне Арманды, которая показалась мне куда более тесной, чем обычно, — вероятно, потому, что четверо детей и весьма неопрятного вида собака играли за кухонным столом в какую-то шумную игру.

Игра была связана с громкими криками, лаем собаки, разбросанными по столу цветными карандашами и листками бумаги для рисования, уже покрытыми множеством выразительных рожиц, изображенных Розетт. Дети были настолько увлечены своим занятием, что мое появление прошло совершенно незаметно. Вскоре я различил среди них Алису Маджуби — она, впрочем, переменилась настолько, что узнать ее оказалось довольно трудно. На ней была вполне европейская одежда — голубая рубашка и джинсы; волосы коротко подстрижены — асимметричное каре примерно до подбородка; но самое удивительное — она смеялась! Ее маленькое живое личико прямо-таки светилось от возбуждения, вызванного игрой; похоже, все страшные воспоминания о недавних событиях полностью испарились из ее головы.

И я вдруг внутренне вздрогнул от мысли, что Алиса в свои семнадцать лет — в сущности, еще совсем ребенок, и все же ее сестру примерно в том же возрасте успели выдать замуж. В семнадцать лет человек еще балансирует на зыбкой грани между взрослостью и детством, и мир его полон всяких немыслимых, зачастую воображаемых препятствий; иной раз ему кажется, что его жизненный путь вымощен битым стеклом, а уже на следующий день он представляется ему выстланным яблоневыми лепестками. Почти достигнув райских кущ, мы более всего стремимся поскорее оставить их позади. Я заметил, с каким выражением лица Вианн смотрела на детей, и мне показалось, что ее одолевают примерно те же мысли. Ее дочери, Анук, всего пятнадцать, но в ее глазах уже светится буйство, жажда воли, обещание странствий, бесконечные дороги, бесчисленные впечатления, яркие зрелища… Что там говорила Жозефина? Некоторые люди всю свою жизнь сидят, ожидая одного-единственного поезда, а под конец выясняется, что они даже до железнодорожной станции добраться не сумели. Анук до станции уже добралась. И я чувствую, что ей подойдет любой поезд.

Она обернулась, словно прочла мои мысли.

— Месье кюре!

Разумеется, тут же обернулись и остальные дети. Алиса на мгновение, похоже, слегка смутилась, но потом изобразила на лице легкое презрение, даже вызов.

— Я никому ничего не сказал, — поспешил заверить я. — И никому не скажу, пока ты сама этого не захочешь.

Она застенчиво улыбнулась и отвела глаза. Это весьма характерный жест для них с сестрой: подбородок вниз, голову чуть влево; глаза потуплены, ресницы лежат на щеках. У Алисы этому движению теперь вторила и прядь волос, падавшая на щеку. Эта девочка прямо-таки невероятно красива, несмотря на свою юность — а может, как раз благодаря ей. Мне даже стало немного не по себе, со мной это часто бывает при виде женской красоты. Я ведь священник и не должен был бы замечать красивых женщин. Но поскольку я все-таки мужчина, я всегда их замечаю.

— Я решила полностью перемениться, — сообщила мне Алиса. — Вот и разрешила Анук и Розетт подстричь мне волосы.

Анук тут же с улыбкой пояснила:

— С одной стороны получилось немного короче, чем с другой, но, по-моему, все равно клево. Алиса теперь выглядит просто круто, вам не кажется?

Я сказал, что тут я не судья. Зато Жозефина, обняв Алису, сказала:

— Ты выглядишь прелестно!

Алиса улыбнулась ей.

— Вы ведь тоже так поступили, да? Решили полностью перемениться и сделали это.

По лицу Жозефины промелькнула какая-то тень.

— Тебе так кажется? Кто тебе сказал, что я полностью переменилась?

— Вианн.

И снова этот взгляд чуть искоса — словно легкая рябь на поверхности Танн.