– Батюшки мои, да что же это?!

Она увидела рану на Аграфенином плече.

Нужно было доложить княгине. Агафья пошла к ней в спальню. Княгиня сидела у окошка и смотрела на дальние луга. О чем думала – Бог весть, и Агафье пришлось раза два деликатненько кашлянуть.

– Агаша, где Лизанька? Поди, найди, ей следует с матерью проститься. Вот она и круглая сиротка, внученька моя…

Агафья подумала: так ли важно княгине знать про рану? Плечо будет закрыто платьем. И она решила не говорить: неведомо, что придет в голову барыне, а сейчас барыня в достойном скорбном состоянии души.

На конюшне и в манеже Лизаньки не было. Выяснилось – поехала кататься с Акимкой, где Акимка – тоже непонятно. Ничего не говоря княгине, Агафья послала конюшат на поиски – может, носятся эти лихие наездники где-нибудь по ровной дороге и горя не знают.

Акимку действительно нашли на дороге – он боялся возвращаться на конюшню без барышни. И тогда его уговорили приехать потихоньку и рассказать Игнатьичу, где барышню потерял. Игнатьич старенький, не крикливый, из любого положения может выкрутиться.

Узнав, что в лесу была пальба и барышню чудом не застрелили, Игнатьич взялся за сердце. Даже не отругав испуганного Акимку, он пошел к княгине и на пороге спальни упал.

Княгиня переполошилась куда более, чем при известии о смерти старшей дочери. Игнатьич за полвека знакомства стал не почти другом, а истинным другом, хотя никаких слов по этому поводу они не говорили. Старика уложили на княгинину постель, стали отпаивать лавровишневыми каплями, и он с трудом произнес десяток слов, после которых княгиня словно ожила.

Необходимость спасать Лизаньку будто омолодила ее на двадцать лет. Она спустилась вниз, быстрым шагом пошла к конюшне, накричала на всех, включая невозмутимого мистера Макферсона, снарядила спасательную экспедицию, пригрозила – чтоб не смели без внучки возвращаться! И чуть ли не бегом отправилась в кабинет – писать письма всем соседям, в чьих владениях только могла оказаться Лизанька. Первым делом княгиня отправила гонца к графу Орлову.

Алехан прочитал послание и выругался. Девушка могла попасть под огонь и лежать мертвой в орешнике. Искать тело в огромном лесу – неосуществимая затея. Да еще вечером, а потом – ночью…

А ежели жива – куда бы она могла выбрести?

Алехан пошел смотреть карту своих владений и прилегающих к ним соседских владений. Но когда на карте один вершок соответствует полуверсте, карта же шириной и высотой поболее аршина, поневоле буркнешь нечто, для дамского слуха не предназначенное.

Старший брат где-то пропадал. Граф даже забеспокоился – не было ли меж ним и Катенькой Зиновьевой какого тайного уговора, о котором братец промолчал? Влюбленный Гришка вполне мог подкупить посланных в дозоры егерей, с него станется! Пронюхал, шум поднимать не стал, раскошелился – и графу донесли, что девица на пути в Коньково, она же прячется где-то в Острове!

Появился он к ужину. Стол уж был накрыт, граф распорядился подавать кушанье.

– Братец, пока тебя не было, я извелся, Катеньку ожидаючи, и стал с горя твоих людей расспрашивать, – сказал Григорий. – Может, не все прибежали смотреть на твоих пленников, может, кто видел, как Ерошка входил в дом или выходил из дома. Не верю я, что он с той покойницы повязки сорвал!

– Отчего не веришь?

– Не таков, чтобы столь подло человека губить. Я ж его помню. Осенью он моего Нептуна холил и лелеял, как дитя. Так вот, не все твои ротозеи сбежались. Две девки, не помню, как звать, были в саду, урок выполняли – им велели цветочную рассаду на рабатки высаживать. И не просто, а узорно. Им было не до беготни. Вот они и видели твоего Ерошку. Но он был не один. С ним к дому пробежал какой-то бородатый детина. Они такого детину не знают, никогда тут не видали. Им бы, дурочкам, сразу бежать, донести, что Ерошка сыскался, а они побоялись – не выполнят урока, садовники заругаются. И еще подумали – раз Ерошка к дому бежит, там же его увидят. Откуда девкам было знать, что вся дворня сбежится глазеть на того парня с девкой?

– Да, знать им это было неоткуда. Благодарю, Гриша… Вели этих девок ко мне позвать. Поговорю с ними ласково – глядишь, еще что-то припомнят.

После ужина привели перепуганных девок. Они прямо с порога бухнулись на колени. Кое-как граф успокоил их. Девки оказались ненаблюдательны – описать человека, что был с Ерошкой, не смогли, запомнили бороду и бурый армяк. Но потом вспомнили – из-под пол армяка мелькали тупоносые сапоги.

– Кто б это мог быть? – спросил граф. – А когда они убегали – в какую сторону их бес понес?

– К околице, батюшка!

– Понимаю, что к околице. Оттуда – куда понеслись? Вы, девки, я знаю, были на склоне, оттуда, сверху, могли видеть.

– А черт ли их знает, что они могли видеть! – воскликнул Гришка. – Брат, давай пойдем с ними, сами с того места поглядим!

Но до рабаток[9] они не дошли. Старый Василий поманил графа, делая руками загадочные пассы. Поскольку Алехану было что скрывать от Григория, то он и ухитрился улизнуть от брата.

Его ждал Терентий Сыч – старый опытный охотник, имевший особое поручение.

– Говори, только быстро, – велел граф.

– Точно ли ту девицу нашли и в Коньково повезли, ваше сиятельство?

– Точно, дядя Терентий. Ступай, не до тебя.

– Ваше сиятельство, мы ведь тоже переодетую девицу в лесу изловили. Думали – та, оказалась, выходит, не та? Когда Капитошка сбор трубил, мы поняли так – он изловил девицу, и эту отпустили. Но мы Капитошку с молодцами не нашли, зря, выходит, коней гоняли. Вот я и думаю…

– Слава Господу, жива! – воскликнул граф. – Куда вы ее дели?

– Она все твердила, будто родня госпоже Чернецкой, ну так мы и отпустили. Думали, та, настоящая, у Капитошки, а Капитошки-то и нет…

– Ну, будет тебе причитать. Ступай в людскую, вели, чтобы покормили. И без тебя голова кругом!

Алехан побежал в кабинет – отписывать княгине. Только поставил росчерк и собрался идти к рабаткам, смотреть, в какую сторону убежал Ерошка с загадочным бородачом, как явилась смущенная Федоровна.

– Ваше сиятельство…

– Чего тебе? – хмуро спросил граф.

– Люди боятся к твоей милости идти…

– До того я им страшен? Говори прямо, Федоровна, – велел граф. – Что там еще стряслось?

– Разбирались по твоему велению, как Ерошка в дом пробрался и из дома убегал. И вот что… Он шел через анфиладу, где, когда гостей нет, пусто. И с окон портьеры содрал.

– Как – содрал? На кой ляд ему портьеры?

– Да он их не унес! На ходу дергал! Иная наполовину ободрана, иная только покривилась. Еще картины криво висят, словно бы их кто сбоку толкал. И вот твоей милости дворня боится – ну как решишь, будто это их шалости и неопрятность. А это он, Ерошка! Боле некому! – воскликнула Федоровна.