Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Делать нечего – он уселся ждать. Часа два спустя появился первый богомолец – одноногий солдат, судя по морщинистой роже и седой бороденке, по обтрепанному и залатанному мундиру, давно утратившему изначальный зеленый цвет, – ветеран Прутского похода.
Этот старец оказался сердит и грозен. Сперва он велел Весселю убираться, а потом, услышав грубый ответ, сообразил, кого занесло в село.
– Люди добрые, немец! Ей-богу, немец! А ну, катись отсюда, пока я тебя костылем не пришиб! Ишь ты, немец, бусурман! Мало я вашего брата ядрами зашиб!
Откуда-то взялись мальчишки, приняли сторону одноногого, стали кидаться всякой дрянью и кричать, пришлось уйти.
Есть хотелось невыносимо.
В Петербурге Вессель мог хоть на Сенной рынок пойти, схватить у разносчика с лотка пирог с грибами и дать деру. Он видывал, как это проделывают мальчишки, умеющие ловко замешаться в толпу. А в Люберцах в будний день уж точно торга нет, толпы нет, и разносчики тут по улицам, как в столице, не шастают, вскрикивая пронзительными голосами. В каждом доме хозяйка сама, когда приспичит, пироги печет.
Вессель брел, не в силах найти правильный выход из положения, как вдруг увидел желанный пирог. Мать или бабка дали его пятилетнему мальчишке, а тот возьми да и выскочи со двора.
Это был большой жирный пирог, из тех, что, испекши, еще кладут в латку с распущенным салом и выдерживают там, чтобы посытнее вышло. Пока не появилось зерно нового урожая, пока не смолото в муку, пироги мало где пекут, старой муки должно хватить на хлеб до жатвы. Мальчишка, очевидно, был из зажиточной семьи. Вся его мордочка блестела от жира, и уши, кажется, тоже. Он был счастлив и горд – не у каждого есть такой вкусный пирог, пусть все смотрят и завидуют!
Голодное брюхо соображает быстрее дурной головы. Вессель подбежал, выхватил у дитяти пирог и пустился во весь мах по просторной сельской улице. Может, и ушел бы, но левый сапог вовсю просил каши, отставшая подошва зацепилась за колдобину, Вессель грохнулся.
Мальчишка так орал ему вслед, что из-за ворот, из калиток повысовывались бабы и девки. Они живо сообразили, что к чему, и похватали все, что под руку подвернулось. Вессель и не знал, что деревенские девки бывают столь быстроноги.
Побитый катовищами от метлы и грабель, он насилу поднялся и поплелся прочь. Пирог он выронил, когда били.
Все было так плохо, что хуже некуда. Вессель сперва взмолился, обратился к Господу так, как полагается, но молитва свелась к безмолвному воплю: Господи, за что?!
Человеку свойственно искать виновника своих бед. Занялся этим и Вессель. Он брел, сгорбившись, съежившись, ощущая сильную боль в правом боку, но не брести тоже не мог – если лечь на обочине, то так там и помрешь голодной смертью.
Как, как получилось, что он – один, без гроша, избит и словно бы уперся лбом в глухую стенку?
Виновен был Бейер. Бейер сманил его в побег, запугал, убив при нем Ройтмана, пообещал златые горы. Возможно, если бы держаться за Бейера, было бы лучше и полезнее.
А почему Вессель покинул Бейера? Потому что боялся его затей? Вдруг испугался, что они добром не кончатся? Потому что Амалия присоветовала?
Да нет же! Он просто был уверен, что, сбежав и от Бейера, и от Амалии, сможет начать новую жизнь, имея в кармане золотой пятирублевик!
Получается, виноват тот, кто дал ему эту монету в обмен на образ Богородицы из панагии? Тот нищий в потрепанном зеленом кафтане и в треуголке с обвисшими полями? Ну да! Тот, кто оказался женщиной! Нищая дала монету – и эта монета сыграла в Весселевой жизни роковую роль. Вессель видел в ней таинственный смысл, был убежден, что в трудную минуту она его спасет. А ее утащила зловредная Амалия.
Вессель от души пожелал Амалии подавиться этой монетой и еще табакеркой.
Бок болел все сильнее. Вессель понял наконец – сломано ребро, а то и два. Значит, никуда он идти не может. Он может только лежать.
В аптеку Бутмана, где он служил, приходили порой люди за смягчающими боль растираниями и мазями, откуда Вессель и знал, что за горе – сломанные ребра. В таком состоянии нужно лежать, приняв самую безболезненную позу, и поменьше двигаться. А где лежать-то? И чем питаться, пока ребра срастутся? А они ведь срастаются долго.
Даже такой вопрос задал себе Вессель: на чем бы повеситься? Думал, думал, мысленно изодрал рубаху и из длинных полос сплел веревку. Но попытка снять кафтан оказалась слишком болезненной.
А куда подевались Бейер, Штанге и Клаус – одному Богу ведомо.
Отродясь не знавал Вессель такого одиночества. Такого смертельно опасного одиночества.
В окрестностях Люберцов было только одно живое существо, которое он мог назвать по имени и попросить хоть кусок хлеба.
Амалия.
Кроткая и преданная невеста, девять лет копившая деньги на свой уголок, где можно жить с мужем, вести хозяйство, рожать и растить деток. Безмолвно уступившая ему эти деньги и вернувшая ему слово, потому что будущий аптекарь не имеет права брать в жены калеку.
Ему казалось, что она останется такой до смерти.
Женщина, которая положила ему камни в карманы, не была Амалией, бывшую невесту подменили! Покорная старая дева, очевидно, скончалась, а прилетела на помеле ведьма с горы Броккен, содрала с покойницы шкуру и натянула ее на себя. Ишь, как носится на костыле! Костыль заменяет ей помело!
Поразмыслив еще, насколько позволяла боль, Вессель понял: она стала хитрой и расчетливой. Она сделала так, что он просто обязан к ней вернуться. Она призвала на помощь чертей из преисподней, наколдовала сломанные ребра!
Но сколько же можно стоять, скрючившись так, чтобы поменьше болело?
Хочется есть, болит бок, Бейер с деньгами далеко, в карманах пусто, даже камней там больше нет. Пуговицы? Можно продать оставшиеся пуговицы с кафтана и камзола!
В столице покупатель бы нашелся. Посреди пустынной дороги – вряд ли. Возвращаться в Люберцы – так там и остальные ребра переломают.
Как было бы хорошо очнуться в столице, в уютной аптеке Бутмана, и чтобы его сестра, старая сухая вобла, сидела в уголке со ступкой, толкла порошки и поглядывала искоса на красивого будущего жениха.
Но столица далеко. Деньги-то там, а кушать хочется здесь…
Вессель задумался. Сказывали, граф Орлов у себя в Острове гостеприимен и всегда велит покормить голодного. Так-то так, но люди графа, возможно, видели Весселя в лесу. Не кончилось бы это гостеприимство поездкой в столицу, да только не куда-нибудь, а в дом на Садовой, где изволит проживать начальник Тайной канцелярии Степан Иванович Шешковский…
Был только один выход из положения – тащиться к усадьбе княгини Чернецкой. До нее, кажись, более десяти верст, а что делать?
Он и потащился…
Архарову сильно недоставало Саши Коробова. Было, конечно же, было кому читать письма и под диктовку записывать ответы. Но с Сашей можно было еще и потолковать почти по-приятельски. Опять же – Саша частенько читал письма дома, на Пречистенке, и Архаров слушал их, закутавшись в теплый халат, сидя в кресле и удобно устроив ноги на мягкой скамеечке. А нынче ему читали послания в его кабинете на Лубянке.