– Э-эм… – Он постучал по стеклу согнутым пальцем. – Извините. Похоже, прием не состоится.

Забыв снять хилые медицинские бахилы, выскочил на улицу и кинулся к припаркованному «фольксвагену».

Пластиковые пропуска на строящемся энергоблоке недавно отменили. Теперь надо было заходить в стеклянную будку и торчать там мордой вверх, пока тебя не просканирует видеокамера и запорная автоматика не позволит выйти наружу. Директор электростанции Пучков продвинул этот модерн под вечным своим лозунгом «Наша станция должна бить мировые стандарты!». Мужики, конечно, гудели. Тот же Дятлов больше всех: я, мол, бороду отращиваю, и как эта шайтан-машина меня потом узнавать будет? Пучков распорядился выпустить методичку, где все объяснялось про биометрические параметры. «С жиру бесится. – Егор скорчил камере рожу. – Лучше бы проектантов контролировал. Ладно, мои парни – они, в конце концов, пришли и ушли. А турбинистам-то – его же, Пучкова, маслопупам! – работать здесь. Обслуживать это все, ремонтировать! Вряд ли среди них найдутся карлики-дистрофики с двумя локтевыми суставами на обеих руках… Проектанта бы сюда! Хоть одного. Я бы обменялся с ним парой ласковых».

По лицам Миляева и Дятлова было видно, что между ними подобный обмен уже состоялся. В другое время Егор поржал бы над этой парочкой и, пожалуй, даже сфотографировал. Они так и просились на фото. Миляев – мелкий, поджарый; осторожной и в то же время дерзкой повадкой похожий на бродячего кота, в старомодном костюме и при галстуке. Дятлов – высоченный, плечистый, грузный – «Все, что у мужика выше пояса, – это грудь!» – в синей спецовке сотрудника турбинного цеха.

Миляев на Егора не смотрел. Дятлов же шагнул навстречу, низко наклонив голову. Сверкнул глазами:

– Учтите, я обо всем доложу Пучкову лично!

– Да хоть президенту! – Егор сцепил руки за спиной, стараясь отключиться от боли в плече. – Вы что, считаете, мы внутрь коллектора бомбу сунули?

– Этого я не знаю, Павел Егорович.

Егор сузил глаза:

– Как меня зовут, я смотрю, вы тоже не знаете.

Лицо Дятлова стало растерянным.

– Егор Павлович, – буркнул Миляев.

Дятлов пожал плечами:

– Я так и сказал. Вы должны понять: существуют правила!

– Конечно, – согласился Егор. – Существуют. Специально для случаев, когда кто-то хочет избежать личной ответственности.

– Вы думаете, я… – Дятлов повысил голос.

– Думаю, вы боитесь. Понятно! Премии лишат, да?

Дятловская морда налилась темной кровью, и он стал похож на брюкву. Причем – из-за этой его черной щетины – брюкву, только что вытащенную из земли.

– Я ничего не боюсь! Я действую по инструкции!

Проклятое плечо так и накалилось болью.

– Хорошо, действуйте, – процедил Егор. – Но имейте в виду, что если мы выполним ваши требования, то блок пустят на два месяца позже.

Он еще хотел добавить, что в таком случае премии лишат точно, но сдержался.

Может, Дятлов и сам подумал про это. А может, его реально волновала судьба блока. Он вырвал у Миляева акт приемки и подписал его, чуть не порвав ручкой бумагу.

– Папа бы так не разговаривал!

– Еще почище бы разговаривал! – буркнул Миляев и, не дожидаясь Егора, поспешил прочь.

Он был еще отцовским кадром. Что говорило само за себя: к выбору сотрудников Павел Егорович относился бескомпромиссно. Лично, не считаясь со временем, проводил собеседование – «У меня должны работать лучшие!», назначал на должность, обеспечивал всем необходимым: квартиры, например, выбивал и даже помогал туда переехать. А потом не давал спокойной жизни.

Однажды во время пусконаладочных работ в машинном зале первого блока всю бригаду оставил убирать мусор, потому что «монтаж грязи не терпит». Это после восьмичасовой смены! Миляев любил рассказывать, как они до двенадцати ночи вылизывали машзал, и никто даже не пикнул. Может быть, потому, что после ухода Быкова к ним поднялся его шофер с двумя баулами продуктов:

– Вот, мужики. Папа сказал, чтоб подкрепились сначала. А женам вашим он лично сообщит, – шофер хохотнул, – что вы не по бабам отправились.

Папа. Весь Баженов вслед за монтажниками его так называл. Он всем помогал: подшефной школе; детскому саду. Местной футбольной команде выделил деньги на приличную спортивную форму. Депутатам городской думы тоже чего-то там… А когда Егор просил: «Пап, я не понимаю задачу!» – ответ был: «Разбирайся. Мужик должен решать свои задачи сам».

Егору вдруг остро захотелось поговорить с отцом. Устроиться за столом в маленькой кухоньке родительского дома, где из открытой форточки пахнет нагретой пылью и крапивой, которая, как ни борись с ней, все равно вырастает у забора. Солнце тянется в окно остывающими лучами. Шевелит занавески тихий, вежливый ветерок. Отец сидит, положив на стол мощные борцовские руки. Перед ним неизменный чай, который, кажется, еще кипит в кружке.

По праздникам на столе появлялась бутылка «Мартеля».

«Мартель» приносил Пучков. Егор всегда удивлялся, что они с отцом вроде как дружат: у Пучкова, как у любого диктатора, не могло быть друзей. Вдобавок он обладал непредсказуемым характером, въедливой памятью и замашками, к которым невозможно привыкнуть. Как-то, рассказывал со смехом отец, взял и объявил войну семечкам. Чем ему мешало, что люди подсолнушки лузгают? Не на работе же – в перерыв! А вот поди ж ты – за это можно было и премии лишиться.

– Ты, Миша, пупист, – говорил Пучкову отец после третьей рюмки. – Думаешь, ты пуп земли и все вокруг тебя вертится.

Пучков сиял, сверкал очками, светился лысиной, вокруг которой кудрявился венчик седых волос. Конечно, все вертелось вокруг него! В этом он был убежден железно. По происхождению коми-пермяк, не раз подчеркивал, что его народ не породил никого, кто добился бы в жизни более заметных успехов.

О немногочисленности коми-пермяцкого народа Пучков при этом неизменно умалчивал.

Надо, надо к отцу. Сколько я у него не был? Недели две уже.

– Коньяк вот принес, – сказал Егор, садясь. – Плечо, понимаешь. Болит, как сволочь. Сухожилие надорвал, что ли, не знаю… Щас мы его!

Хрупнула откручиваемая крышечка, потянуло медом, миндалем: сейчас, сейчас глотнем и расслабимся…

Он стал рассказывать новости: сын уехал вчера в летний лагерь… Маринка в отпуске, зовет на море, но, ты ж понимаешь, на работе сейчас самая жара…

На этой проклятой работе всегда была самая жара. С того момента, как Егор принял пост директора БМУ, он не имел и минуты покоя.

Началось с того, что через месяц после его назначения у предприятия закончились деньги. Полгода все сидели без зарплаты, и надо было здорово повертеться, чтобы автобус просто вышел на линию, чтобы люди приехали на объект. Они приезжали: хмурые, с одним и тем же упреком – иногда невысказанным, а иногда высказанным громко