за дело. На него и его дядьку посматривали с настороженностью, но когда поняли, что молодой воин знает, что делает, то стали помогать.

Первой на расчищенной площадке появилась печка, а вокруг неё выросла банька. Маленькая, и дерево на неё пошло не просохшее, но служивых из неё было не выгнать.

Гаврила всё сделал, как видел в доме Дорониных. Труба выводила дым наверх, а уложенные вокруг печи камни держали тепло. Без боярича смастерили скамьи, заткнули щели мхом и двойное окошко затянули бычьими пузырями, а он уже приступил к обустройству землянок.

Гаврила решил расширить землянки, разделить их на две части: входную и тёплую. Стены он предложил закрыть жердями, если из-за морозов не успеют сплести циновки и пройтись по ним глиной. Сделали и так, и так. Получилось аккуратно, красиво и даже лучше, чем в избах.

Боярич же вновь занялся печами. Несмотря на то, что все за ним наблюдали и помогали по мере сил, никто не решился сам взяться ставить печь. А Гаврила размахнулся, устроил тёплые лежанки и место для подогрева воды организовал. Оставалось только обжечь большие глиняные чаши, чтобы было в чем воду греть и вообще не было недостатка в утвари, но и за этим дело не стало. Что-то вои вырезали из дерева, а остальное обожгли у реки, где брали глину. Там как раз получилась подходящая выемка, из которой сделали печь для обжига. А дров было вдосталь.

О службе тоже не забывали, но теперь она шла веселее. И дел было полно, которые хотелось сделать, и Гавриле всегда было что рассказать служивым. А вскоре он получил заказ, который оставлял в городе — и время вообще полетело вскачь, а вои стали считать себя особенными, потому что они оказались причастны к великому делу.

Глава 18.

Евдокия шла завтракать и думала о наличие при дворе Юрия Васильевича заговора. А он определенно был! Вот только она никак не могла сообразить, как браться за расследование. Её смущало, что Иван Васильевич послал сюда её, а не Семёна Волка. Она не сомневалась в чуйке князя на мутные дела, но, похоже, что ему никто не докладывал ничего конкретного, а вот поползновения боярина Лыко-Оболенского в отношении брата сразу зацепили Ивана Васильевича.

Дуня остановилась, пытаясь мысленно встать на место князя. О чём думал, когда ухватился за повод послать её сюда? Действительно ли его интересовало, как далеко зайдёт Еленка в приручении Юрия Васильевича? Но его вряд ли будет заботить дочь Лыко-Оболенского.

Или князю важно знать, как сам Юрий отреагирует на провокацию со стороны девушки? Скорее это. Но любая жёнка, как с княжьего двора, так и из круга Еленки,могла доложить ему обо всём во всех подробностях.

Евдокия вошла в трапезную, кивком головы ответила на приветствия женщин, расположившихся за большим столом и направилась к отдельному, за которым уже восседала Лыко-Оболенская.

— Ой, Дунь, скукота здесь, — вальяжно протянула она, капризно кривя губы.

— Так ехала бы домой, — подавляя зевок, проворчала Евдокия. Все её рассуждения по дороге сюда ни к чему не привели, и она не представляла, как связать между собой всё то, что она увидела тут.

— Не могу, сама знаешь, — нарочито сожалеюще произнесла Еленка. — У меня поручение Марии Борисовны привезти ей котёночка.

— Давно ли для тебя княгиня стала Марией Борисовной? — хмыкнула Дуня, принимая из рук Даринки кашу, политую мёдом.

— Э-э, ну что ты придираешься? — лениво возразила Еленка, с завистью поглядывая на то, как Дорониной подают еду.

— Чего бы тебе не приехать за котёнком ближе к весне? — приступая к еде, насмешливо спросила она. — Кошке ещё непраздной надо стать, выносить котят и выкормить их. Так что клади на всё про всё месяца три, не меньше.

— А ты чего меня гонишь? — боярышня вскинулась, гневно сверкнула очами и даже ложкой пристукнула.

— Ешь давай, — приструнила её Евдокия.

— Не командуй! Я тебя почти на четыре лета старше.

— Угу.

Еленка ковырнула свою кашу ложкой и с любопытством принялась наблюдать за тем, что делает Дунина девка. Она побежала прогревать в печи ломти белого ноздреватого хлеба, потом подала миску с чем-то плотным, похожим на творог, который Евдокия принялась намазывать на хлеб. Лицо Еленки скривилось — творог она не любила.

— Юрий Васильевич меня на охоту уговорил съездить, — небрежно, с превосходством поглядывая на девчонку, бросила она.

— Угу, — отложив широкий нож и сглотнув слюну, ответила Дуня.

— Ты бы видела, как мне все завидовали, — мечтательно закатывая глаза, певуче протянула Еленка, отодвигая недоеденную кашу и отщипывая кусок накрёпка. Вроде бы та же каша, только спрятанная в тесто и почему-то вкуснее. Может из-за лежащей поверх такого пирога рыбки?

— Наслышана, — отвлекаясь от своих бутербродов с брынзой, оживилась Дуня. — Тебя какой-то поп грозился анафеме предать.

— Что? Ты врёшь! — возмутилась Еленка.

— Бабы теперь дочерей стращают, говорят, что если те не будут слушаться, то их так же, как тебя, заставят на коне раскорячиться и пустят по улицам ехать.

— Дунь, мне даже приятно, что ты мне завидуешь и сидишь тут, распаляешься, — взяв себя в руки, улыбнулась Оболенская.

— Тьфу на тебя три раза, — беззлобно поплевалась Евдокия и прежде, чем откусить бутерброд, спросила: — Ты чего творишь? Зачем людей провоцируешь?

— А что? Тебе можно, а мне нельзя? — вновь вспылила Еленка.

— Ты о последствиях подумала?

— А мне чихать! Знаешь, что я поняла там, в лесу? — тяжело задышав, спросила боярышня.

Пережевывая бутерброд, Дуня недовольно глянула на распалившую в себе гнев Еленку, но все же спросила её:

—  Ш то?

— Что не жила совсем! — сжав кулак, выдала боярышня. — У меня была мечта! Я с детства грезила, как проеду по городу, а все мне вослед смотрят, открыв рты, но я даже эту малость не могла исполнить.

Евдокия постаралась безмолвно выразить своё отношение к такой великой мечте и, не теряя времени, ела бутерброд.

— А когда выйду замуж, — не успокаивалась Лыко-Оболенская, — то похороню окончательно её, и не о чем больше будет мечтать …

— Еленка, ты…

— Да знаю, что я дурище! — отмахнулась она. — Только что толку от ума? Вот поумнела я и поняла, что не так живу, а какой от этого прок? Одни сложности.

—