проблемы, я должна сама… И лучше не приходи ко мне… пока не приходи. Рядом со мной опасно. Уходи, Люк.

Он сжал губы, гляну на меня тем самым убийственным взглядом и, бешено дёргая дурацкие тапки, стащил их, сунул ноги в сапоги, схватил одежду и хлопнул дверью.

Я плотно притворила её, защёлкнула все задвижки и опустошённая, обессиленная села на лавку у кухонного стола. Плохо, очень плохо. А мне так сейчас нужна поддержка…

Вчера вечером пришёл Шеф Усатый. Сразу, как запечатал на ночь Врата, так и завалился. Только дальше двери заходить не стал.

— Зоэ, девочка, тебе велели передать — будь начеку.

По ногам будто кто-то ударил. Я не упала только потому, что позади стоял стул. Обхватила себя за плечи, зажмурилась, а потом резко выдохнула — всё-таки началось, и так не вовремя!

Ещё бы. Ведь я не думала о плохом, позволила себе окунуться в приятные чувства, ощущения, в… мечты. Разрешила себе забыть о том, что неизбежно предстоит.

— Хорошо. Я поняла, — кивнула.

Чувство обречённости захлестнуло душной волной. Чёрные глаза Шефа смотрели на меня испытующе.

— Зоэ, защита работает?

Я вяло двинула плечом:

— Не знаю. Не довелось испытать.

— Всё получится, — ещё раз сверкнул своими глазищами бру Шехмар, пошевелил моржовьими усами, будто хотел ещё что-то сказать. Но только похлопал меня по плечу и ушёл.

Сказать Люке я не могла. Он бы меня вряд ли понял и уж точно не одобрил. Но молчала я потому, что говорить было строго запрещено. И как ещё можно было попросить мужчину о небольшом перерыве в отношениях? Вот и получилось то, что получилось.

Мои дни, и так не слишком разнообразные, вовсе стали мучительной пыткой.

Путь из дому до будки стюардов и обратно как самое опасное развлечение — быстрые шаги на трясущихся ногах, косые взгляды по сторонам, скользкий укатанный снег на дорожках.

Безопасный отдых на службе. Привычные действия — открыть одни Врата, закрыть другие, отсчитать секунды после сигнала, принять плату за проход, — и я отвлекаюсь от тревоги, скрутившейся в душе тяжёлой холодной гадюкой , что противно шевелилась, стоило только вспомнить о ней. Стены будки давали чувство безопасности.

Тревожное ожидание заставляло вздрагивать от малейшего звука и нервно улыбаться тем из путников, кто, подавая монетки, здоровался, вглядываться в их лица — да или нет? Сейчас или ещё есть время вздохнуть полной грудью?

Потом путь домой, торопливые шаги, опять боязливые взгляды по сторонам и острое желание как можно скорее прикоснуться к двери домика, разблокируя замок, и шмыгнуть внутрь, спрятаться.

И мысли… Всё время в голове копошились мысли, всплывали воспоминания и бередили душу.

Вот Люка смеётся, и моё сердце перестаёт биться — какой же он красивый!

А вот я стою к нему спиной, завариваю чай. Он не знает, что я вижу его в отражении небольшого зеркальца на стене. А я вижу — он не спускает с меня глаз, вижу, как темнеет его взгляд, как подрагивают в мягкой улыбке его губы. И сердцу становится так тепло-тепло, и на щеках — тоже. Это слёзы. Слёзы счастья. Я стараюсь смахнуть их незаметно, и объяснить себе, что взгляды — это пустое, они ничего не значат и вообще показалось. Но те же счастливые слёзы настигают меня вечером, стоит коснуться головой подушки и всё вспомнить.

Или другое воспоминание. Мы сидим за столом и пьём чай. Я рассказываю о том, что женщины в нашем мире могут учиться, что они и врачами работают, и учителями, даже водят трамваи и троллейбусы. Он удивлённо шевелит бровями, делает большие глаза — верит и не верит. Он держит меня за руку, и его большой палец легонько гладит середину моей ладони. И от этого нежного поглаживания что-то глубоко-глубоко внутри сжимается сладко и терпко, а дыхание перехватывает, и я сбиваюсь с мысли, замолкаю на полуслове.

А Люка, будто чувствуя моё состояние, подносит мою руку к своим губам и едва прикасается к костяшкам приоткрытыми губами. И я отвожу взгляд в сторону, чтобы не видеть его блаженно прикрытых глаз.

И воспоминания миг за мигом встают перед моими глазами. От самых первых наших встреч до последних.

— Куся, иди сюда, — я втащила разомлевшего котяру на ручки.

Он, к счастью, не возражал. Сонно потянулся, зевнул и неестественно выкрутил голову, устраиваясь поудобнее.

— Кусимир, скажи, он правда хороший или мне всё это кажется? Он… простит меня? Поймёт?

Котяра глаз не открыл, но выпустил когти, которые ощутимо впились мне в руку.

Кажется, я схожу с ума. Мне грозит серьёзная опасность, а я думаю о том, вернётся ко мне Люка или нет. Нет, конечно! Не вернётся. Я бы на его месте не вернулась.

Только теперь я поняла, как Люка мне необходим! Как нужно слышать его «Зоэ!», такое нежное, будто он гладил по шёрстке пушистого зверька, и будто только одни эти звуки уже были для него счастьем.

А ещё мне нужно было чувствовать его руки, его объятья — они дарили невероятное ощущение дома, ощущение нужности и правильности. И его запах: свежего ветра, одеколона, каких-то полевых трав, немножко — сбруи и конского пота, запах мужчины, родного и до боли нужно мне мужчины.

Сомнения никуда не делись — я всё ещё не поверила в то, что у меня тоже может быть всё хорошо, что рядом со мной может быть непросто хороший человек, а самый лучший, любимый, что он может меня любить, а я — его. Но очень, очень хотела верить!

Мне было бы в сто раз легче переживать свой страх, что преследовал меня теперь каждую секунду, если бы я знала, что Люка — тот человек, который мне нужен, что он настоящий, такой, каким кажется.

А пока меня поддерживал кот. Кусимир, видимо, взял отпуск от своих похождений и целыми днями был рядом. На работе появлялся на некоторое время, свивая себе гнездо на моих коленях. Дома оказывался каким-то чудом раньше меня, встречал радостным мявом, вел к своей миске и даже стал чуточку больше есть. И там не слезал с рук, висел на мне как детёныш обезьяны на своей маме.

Скорее всего, причиной этого был морозец на улице. Пусть и несильно, но в доме похолодало, и котская скотинка тёрся, лез на руки и спал исключительно у меня под боком или сверху на мне, но обязательно под одеялом.

Почему-то эта любовь, пусть и явно меркантильная, необычайно согревала. Наверное,