Я была столь неопытна, что, считая рождение ребенка вполне естественным процессом, отправилась жить на виллу, находившуюся в сотне миль от города, и наняла деревенского врача. В своем неведении я была вполне довольна присутствием рядом этого деревенского врача, привыкшего, по-видимому, иметь дело только с крестьянками. От Нордвика до ближайшей деревни Кадвика было километра три. Здесь я и жила в одиночестве и каждый день прогуливалась от Нордвика до Кадвика и обратно. Я всегда испытывала страстное стремление к морю; мне доставляло удовольствие жить одной в Нордвике, в маленькой белой вилле, затерянной среди песчаных дюн, протянувшихся вокруг на целые километры. Я провела на вилле «Мария» июнь, июль и август.

Тем временем я вела оживленную переписку с сестрой Элизабет, руководившей в мое отсутствие школой в Грюнвальде. За июнь я записала в своем дневнике правила обучения в школе и разработала для учениц серию в пятьсот упражнений, от простейших до самых сложных, – своего рода систематическую программу.

Моя маленькая племянница Темпл, тоже обучавшаяся в Грюнвальде, приехала ко мне на три недели. Она часто танцевала у моря.

Крэг все не мог успокоиться. Он то приезжал, то уезжал. Но я была уже не одна. Ребенок заявлял о себе все чаще и чаще. Было так странно видеть, как мое прекрасное мраморное тело расплывалось и деформировалось. Такова страшная месть природы, чем утонченнее нервная система, чем чувствительнее разум, тем больше испытываешь страдания. Бессонные ночи, часы, наполненные болью. Но и радостью тоже. Безграничная, беспредельная радость, когда я брела каждый день по пустынному берегу между Нордвиком и Кадвиком, когда с одной стороны вздымалось огромными волнами море, а с другой возвышались дюны. Почти всегда на побережье дули ветры – порой мягкий ласкающий ветерок, а порой столь сильный бриз, что я с трудом продвигалась против ветра. Иногда разражался страшный шторм, и вилла «Мария» раскачивалась, словно корабль в море, всю ночь напролет.

Я стала страшиться общества. Люди говорили такие банальности. Как мало ценится святость беременной женщины. Как-то я увидела идущую по улице беременную женщину. Прохожие смотрели на нее без какого-либо благоговения, но, напротив, взгляды прохожих были абсолютно лишены почтения, они насмешливо переглядывались, словно эта женщина, несущая в себе новую жизнь, являлась превосходным объектом для шуток.

Я закрыла дверь перед всеми посетителями, кроме одного доброго и верного друга, приезжавшего из Гааги на велосипеде, он привозил мне книги и журналы и развлекал рассказами о новых произведениях искусства, музыки и литературы. Он был женат на великой поэтессе, о которой часто говорил с обожанием и нежностью. Он был обязательным человеком – приезжал по определенным дням, и даже сильный шторм не мог заставить его уклониться от расписания. Не считая его посещений, я проводила большую часть времени наедине с морем, дюнами и ребенком, который, казалось, проявлял все больше нетерпения выйти в мир.

Гуляя у моря, я порой ощущала избыток сил и отваги и думала о том, что это создание будет моим, и только моим, но бывали дни, когда небо было серым, а холодное Северное море сердито вздымало волны, меня охватывала вялость, и я ощущала себя несчастным животным, загнанным в мощную ловушку, мне приходилось бороться с непреодолимым желанием бежать, бежать. Куда? Хоть в глубину мрачных волн. Я боролась с подобными настроениями, мужественно преодолевала их и старалась, чтобы никто не заподозрил моих чувств, но, тем не менее, подобные настроения подстерегали меня в свободное время, и их было трудно избежать. К тому же мне казалось, будто большинство людей отступилось от меня. Мама, казалось, находилась где-то за тысячу миль. Крэг тоже выглядел на удивление далеким, погруженным в свое творчество, в то время как я все меньше и меньше могла думать о своем искусстве, но все больше была поглощена этой страшной чудовищной задачей, обрушившейся на меня, этой сводящей с ума, дарящей радость и боль тайной.

Как долго и мучительно тянулись часы! Как медленно проходили дни, недели, месяцы! То испытывая надежду, то впадая в отчаяние, я часто думала о своих путешествиях в детстве, о юности, о скитаниях по дальним странам, о своих открытиях в области искусства, и они казались мне каким-то далеким, туманным прологом, ведущим к этому – состоянию, предшествующему рождению ребенка. Подобное могла бы испытывать любая крестьянка! Таким оказался кульминационный пункт всех моих честолюбивых стремлений!

Почему же рядом не оказалось моей дорогой матушки? Она пребывала во власти нелепого предрассудка, что мне следовало выйти замуж. Но она выходила замуж, сочла брак невозможным и развелась со своим мужем. Так почему же хотела загнать меня в ту же ловушку, от которой так жестоко пострадала сама? Все мое существо восставало против брака. Я считала тогда и до сих пор думаю, что брак – это абсурдное и порабощающее учреждение, неминуемо ведущее, особенно когда дело касается артистов, к судебным процессам по расторжению брака и к нелепым и пошлым тяжбам. Если кто-то сомневается в моих словах, пусть попробует подсчитать количество разводов в артистическом мире и все скандалы, о которых писали американские газеты за последние десять лет. И все же, полагаю, наша драгоценная публика любит этих артистов и не может жить без них.

В августе ко мне присоединилась женщина по имени Мэри Кист, которая должна была стать няней и которая впоследствии стала моим дорогим другом. Я никогда в жизни не встречала более терпеливого, милого и доброго человека. Она умела хорошо успокоить. А должна признаться, что в ту пору меня стали одолевать страхи. Тщетно я пыталась убедить себя, что у всех женщин есть дети. У моей бабушки их было восемь, у мамы – четверо. Все это в порядке вещей. И тем не менее испытывала страх. Чего? Безусловно, не смерти, даже не боли – какой-то непонятный страх неизвестно чего.

Подошел к концу август, пришел сентябрь. Моя ноша стала очень тяжелой. Вилла «Мария» стояла высоко на холме, нужно было преодолеть почти сто ступеней. Часто я думала о своем танце, и жестокие сожаления терзали мне душу. Но затем я ощущала три энергичных толчка и движение внутри себя, улыбалась и думала: что, в конце концов, представляет собой искусство –