Верный своему слову, Нейл не стал больше наливать себе, разлив виски в стаканы для Бенедикта и Майкла.

— Господи, ну и надрался же я, — пробормотал он, моргая. — Голова кругом идет. Надо же таких глупостей наделать! Я теперь несколько часов не смогу собрать себя.

Майкл сделал глоток и причмокнул языком.

— Да, штука крепкая. Странно, я никогда особенно не любил виски.

Бенедикт, похоже, отлично преодолел свое первоначальное нежелание пить спиртное, моментально разделался со своей порцией и протянул стакан за следующей. Нейл охотно налил ему еще, убежденный, что Бену это пойдет на пользу.

Льюс, конечно, форменная скотина. Но все-таки до чего же странно, что вожделенные сведения, которые он уже отчаялся получить, пришли к нему именно таким путем. Как ни крути ни верти, а узнал он все о Майкле при помощи Льюса.

Он заставил себя сосредоточиться на лице Майкла, пытаясь увидеть в нем признаки того, о чем говорил Льюс. Что ж, в конце концов все возможно. Но сам он никогда не узнает окончательный ответ на эту загадку. Во всяком случае, тому, что написано в бумагах Майкла, он по-настоящему не верил. Они ведь всегда выдают себя, не могут не выдавать, потому что иначе они просто не смогут добиться своего. Майклу же, это ясно с первого взгляда, нечего выдавать. Но сестренка-то знает, что в этих бумагах, а ведь она не настолько искушена в этом, как мужчины, которые прожили шесть долгих лет почти исключительно в обществе других мужчин. Сомневается ли она насчет Майкла? Ответ здесь может быть только один: конечно, сомневается. В таких обстоятельствах любой засомневается, а она к тому же в последнее время и в самой себе-то не уверена. Но пока что между ней и Майклом ничего не случилось. Так что время у него еще есть.

— А вот как вы думаете, — начал он с трудом, но вполне отчетливо выговаривая слова, — сестренка знает, что мы все влюблены в нее?

Бенедикт посмотрел на него остекленевшими глазами.

— Не влюблены, Нейл! Просто любим. Любим, и любим, и еще раз любим…

— Ну, поскольку она — первая женщина за последнее время, с которой мы так помногу общаемся, — высказался Майкл, — то было бы странно, если бы мы не любили ее. Она очень милая.

— Ты считаешь, что она милая, да, Майкл? В самом деле считаешь?

— Да.

— Не знаю. Милая — мне кажется, не то слово, Я как-то всегда считал, что милая… ну, когда можно прижать, потискать, что ли… Всякие там курносые носики, веснушки, очаровательное хихиканье и прочее. Ну, в общем, сам знаешь. А она — совсем другое дело. Когда первый раз увидишь ее — кажется, она сплошь состоит из крахмала и стали, а язык у нее — как у торговки с базара, но при этом аристократки, И она не хорошенькая. Привлекательна фантастически. Но не хорошенькая. Нет, я не могу сказать, что милая — это подходящее для нее определение.

Майкл поставил стакан и немного подумал, потом улыбнулся и покачал головой.

— Если ты, Нейл, увидел ее именно такой, как ты описываешь, значит, Ты действительно был сильно болен. По-моему, она — прелесть. Глядя на нее, мне хочется смеяться — не над ней, а из-за нее, потому что она есть. Нет, я не увидел тогда, вначале, в ней никакого крахмала и стали, а вот сейчас вижу. Для меня она была милой.

— А сейчас тоже милая?

— Ну я же сказал, разве нет?

— А как ты думаешь, она знает, что мы влюблены в нее?

— Не в том смысле, в каком ты имеешь в виду, — решительно сказал Майкл. — Она — человек, занятый своим делом, и не мечтает всю дорогу о любви. Нельзя видеть в ней школьницу с узким умишком. И вообще, у меня такое странное предчувствие, что если поставить ее перед выбором, она в конечном счете предпочтет свою работу всему остальному.

— Не существует женщины, которая не выбрала бы замужество, если предоставится хорошая возможность, — возразил Нейл.

— Почему же?

— Для них для всех главное — любовь. Майкл с сожалением посмотрел на него.

— Ой, Нейл, да перестань ты! Пора бы уж наконец повзрослеть. Ты хочешь сказать, что мужчины не могут жить для любви? Но любовь бывает разная — всех форм и размеров — и для мужчин и для женщин.

— А ты-то откуда знаешь? — разозлился Нейл, не в силах совладать с ощущением, будто его только что отшлепали. Нечто похожее он чувствовал иногда в присутствии отца. А это совершенно недопустимо. Майкл Уилсон — никоим образом не Лонглэнд Паркинсон.

— Не знаю, откуда, — сказал Майкл. — Это что-то вроде инстинкта. Что еще это может быть? Я, конечно, не считаю себя специалистом, но просто существуют вещи, которые легко понимаешь, о них не надо узнавать. Человек просто находит себе подобных, но при этом все люди разные, — он встал и потянулся. — Я на секунду отойду. Посмотрю, как там Наггет.

Когда Майкл через несколько минут снова появился в комнате, Нейл с явной насмешкой взглянул на него. Он сотворил себе третий стакан чрезвычайно простым способом: выплеснул грязную воду из-под акварели и налил в банку виски.

— Давай выпьем, Майкл, — вздохнул он. — Я подумал, что еще один стаканчик не помешает. У меня праздник.

В час ночи сестру Лэнгтри разбудил звон будильника — она поставила его на это время, потому что ей необходимо было проверить Наггета, — как раз к этому часу у него должно было наступить облегчение. К тому же, покинув отделение, она не могла отделаться от ощущения, что каким-то образом все должно было сегодня идти не так, как обычно, и это тревожило ее. В общем, пойти и проверить не помешает.

Еще со времен стажерства сестра Лэнгтри приучила себя не лежать в постели, а вставать быстро, без промедления, так что она сразу же соскочила с кровати и принялась переодеваться в брюки и куртку, даже не позаботившись поддеть сначала нижнее белье. Затем натянула тонкие носки и завязала шнурки на дневных туфлях. В такое время никому не придет в голову поинтересоваться, соответствует ли ее одежда установленным предписаниям. Часы и ключи лежали на бюро вместе с фонариком. Она положила их в один из четырех накладных карманов куртки и тщательно застегнулась. Так. Все готово. Остается только помолиться Богу, чтобы в отделении все оказалось тихо и спокойно.

Когда она проскользнула за занавес у входа и на цыпочках прошла по коридору, все было очень тихо — слишком тихо, как будто все здесь застыло в неподвижности. Чего-то недоставало, а что-то, наоборот, было лишним, и все вместе создавало впечатление несвойственного этому месту отчуждения. Но через несколько секунд она поняла, что было не так! не хватало звуков дыхания спящих людей, а из-под двери Нейла пробивался узкий луч света и слышалось тихое бормотание голосов. Только две сетки были опущены — над Мэттом и Наггетом.

Подойдя к кровати Наггета, она отодвинула ширму настолько бесшумно, что он не мог услышать ее, но когда она взглянула на него, глаза его оказали: широко раскрыты и слабо блестели в полумраке палаты.