Руководил людьми Сегеф, молодой помощник начальника гарнизона Ариссы. Прежде веселый и жизнерадостный, в эту минуту он был мрачнее тучи.

Жрец вошел в тень навеса, Сегеф, оставив подчиненных, приблизился к нему.

— Сколько? — кивнув на трупы, спросил Яссен.

— С полсотни, — хмуро ответил Сегеф.

— Мало, — сказал жрец. — Остальным дали уйти.

— Не всех еще собрали, — зло сплюнул Сегеф. — А остальные — куда они денутся, передавим. Главное, выбить тех, что забаррикадировались на базаре.

— Много их там?

— Человек двести. Выбить будет тяжело.

— Почему?

— Они захватили оружейные лавки, вокруг лотки с провизией, вода. Считай, маленькая крепость.

— Крепость, — Яссен сделал пренебрежительный жест. — Там инородцы: купчишки, приказчики и слуги. А против них — весь гарнизон Ариссы, — лучшие воины-тельцы, — и половина горожан. И поди ж ты — крепость!

— Инородцам нечего терять, — выдавил Сегеф. — В отличие от наших. Зря мы послушались тебя и заперли ворота…

— А ты бы предпочел, чтоб они вырвались из города, — саркастически заметил Яссен. — И предупредили тех, кто остался под стенами.

— Я бы предпочел избежать резни, — сказал Сегеф.

— Оставь свои предпочтения при себе, — скривился Яссен. — Что за стенами?

— Два конных отряда прочесывают местность. Добивают наших гостей, — офицер снова сплюнул, слюна упала на землю у самых башмаков старика. — Тех, кто побежит в степь, порубят в капусту.

— А тех, кто подастся в горы? — не унимался жрец, проигнорировав выпад.

— А эти — твоя забота, — прошипел Сегеф. — Поднимись в башню, погадай. И если Телец еще не проклял тебя за то, что ты натворил, он покажет тебе, где они прячутся!

— Стало быть, ты не веришь в знак, что подал мне Телец, — буднично произнес Яссен.

К этому моменту большинство могильщиков оставили работу и, столпившись у навеса, внимательно следили за разговором.

— Знаешь, во что я верю? — прорычал Сегеф. — В то, что мы нарушили священный обычай. Что мы ослушались самого Сына Тельца. Что мы ополчили против себя весь мир, что здесь никогда больше не случится ни одной ярмарки, и этот вонючий городишко сгинет в этих горах, исчезнет покинутый людьми, истлеет, распадется в прах, а его жители будут дохнуть с голоду, будут нищенствовать и просить подаяния в других городах, только им, как клятвопреступникам, не подаст никто! Вот во что я верю, тебе ясно?!

Зеваки, только что изрядно поживившиеся на предательстве, неодобрительно зароптали.

— Мне ясно, — произнес Яссен, опустив седую голову. — Мне ясно, что горстка инородцев кое-кому здесь дороже, чем безопасность города. Мне ясно, — он возвысил тон, — что взятки, получаемые от пришлых, затмили некоторым взор. Мне ясно, что в эти страшные времена, когда у границ нашей Земли стоит враг, не воины и не отцы города следят за происками злоумышленников, а скромный жрец, наущаемый божеством. Мне ясно, — Яссен уже кричал, рискуя сорвать голос, — что пылкому Сегефу плевать на волю бога! Что он готов облобызать кого угодно, даже Нерожденного, а на явный и недвусмысленный знак небес наплюет, как на бредни обезумевшего старика! А стало быть, самому ему место — не в седле вождя, а вон там, — он указал пальцем на гору трупов, — под стеной, среди инородцев, отбросов, таких же, как он сам! Вы, отцы города! — обратился он к Кашнавсу и свите. — Как вы терпите рядом с собой этого… этого…

Старик задохнулся, чувствуя, как возвращается дурнота. К нему бросились несколько человек, чтобы поддержать, принесли кресло, жреца усадили.

Кашнавс, во все время перепалки не проронивший ни слова, пошевелился, будто пытаясь поудобней устроиться в кресле, и поднял на жреца полный мрачных раздумий взгляд.

— Мы терпим всех, кто предан Сыну Тельца и Ариссе, — проговорил городской голова. — Я терплю тебя, Яссен, потому что ты представляешь наш город перед Небом, и я терплю Сегефа за то, что он и его начальник защищают наш город от врагов.

— Я! Я защищаю город от врагов! — в ярости взвизгнул Яссен. — Это я пресек их коварный замысел, а не наши богохульные вояки!

— Проклятый безумец! — взревел Сегеф, бросаясь с кулаками на старика. Пять или шесть придворных тотчас схватили офицера за руки, не дав нанести удар.

Люди вокруг навеса подняли невообразимый шум, требуя наказать солдата, поднявшего руку на жреца.

Кашнавс на секунду прикрыл глаза, вздохнул тяжело, потом поднял руку, призывая к молчанию.

— Ты еще молод, Сегеф, — заговорил он, когда шум стих, — и по молодости своей можешь не понимать каких-то вещей. Можешь сомневаться в божественных знамениях, можешь ставить долг гостеприимства выше знамений богов, выше безопасности народа. Ты храбрый воин, Сегеф, в свои лета ты уже второй человек в гарнизоне. Именно твоя молодость и твоя доблесть — причина твоих заблуждений, а такую причину не грех и простить. Но Сегеф, ведь на площади перед Цитаделью ты вместе со всем народом Ариссы видел трупы несчастных посланников Сына Тельца, вероломно убитых инородцами…

— Да какие инородцы!.. — вскричал Сегеф.

— Их. Убили. Инородцы. — Произнес Кашнавс. — И покушались на нашего жреца. Другой истины нет. И если бы не почтенный Яссен, своей мудростью заслуживший благосклонность Тельца, да будет он славен над другими богами, заговорщики перебили бы стражу в воротах и захватили город. Это такая же бесспорная истина, как и то, что будущий начальник городского гарнизона должен отличаться не только доблестью, но и изрядным умом. Причем лично я на первое место ставлю именно ум. И преданность городу. Ты понимаешь меня, Сегеф?

— Понимаю, — хрипло ответил молодой офицер.

— Отлично, — кивнул городской голова. — Мы все в одной лодке, Сегеф, и каждый должен делать все от него зависящее, чтобы она не утонула. Тебе поручили важную работу. Вокруг столько трупов, и вряд ли кто-то из инородцев выжил в такой резне. Так что у тебя много работы, иди и делай то, что тебе поручили. А об остальном забудь.

Когда Сегеф с подчиненными удалились, Кашнавс повернулся к Яссену:

— Я вижу, тебе изрядно досталось, — он кивнул на перевязанное плечо жреца.

— Пустяки, — прохрипел Яссен. Ему становилось все хуже. — Благодарение Тельцу, я в полном…

Он не был уверен, что закончил фразу: в ушах вдруг зазвенело, загрохотало, он просто перестал слышать собственный голос. Яссен ухватился за чей-то рукав, сознание уплывало, и старый жрец прилагал неимоверные усилия, чтобы сохранить ясность. Он чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, чувствовал, как его куда-то переносят, укладывают на что-то мягкое. Перед глазами сгущалась тьма, но старик еще видел врача, хлопочущего возле него. Потом лицо врача вдруг исчезло, и Яссен увидел над собой морщинистое лицо своего старого привратника. По щекам слуги текли слезы, он размазывал их кулаком, но они все набегали и набегали, никак не иссякая. Слуга что-то лихорадочно говорил, его губы двигались, будто бесконечно повторяя одну и ту же фразу, но Яссен разобрал лишь, что речь идет о Найане. Потом лицо привратника исчезло. Исчезло вместе со всем миром.