Налогами пахарей, мастеровой люд и купцов в Алыре за эти шесть лет и так обложили непосильными. Задрали до небес и подушный сбор, и цеховой, и налог на землю и на торговлю. Для иноземных купеческих обозов Гопон, лихо наплевав на Славийский Торговый Договор, тоже установил прямо-таки разбойничью мзду за проезд по алырским дорогам. А собирая налоги в государеву казну, царские посадники и полупосадники не стеснялись набивать заодно до отказа собственные кошели. Открыто обирали простой народ и шайки татей, чьи главари быстро спелись с посадниками-корыстолюбцами.

Крестьяне, с которых сдирали по семь шкур, поначалу отправляли ходоков-жалобщиков в столицу, но в ответ на их слёзные мольбы Гопон высылал разбираться с такими делами отряды чернобронников. Те приезжали, вытрясали из надеявшихся на справедливый царский суд мужиков последнее – и возвращались в Бряхимов пропивать взятки, полученные от заворовавшихся посадников, а то и от разбойничьих атаманов. Особо строптивым челобитчикам еще и плетьми по спинам щедро перепадало.

С теми же, кто пытался бунтовать, дойдя до того, что хоть в петлю, расправлялись кроваво и без жалости – Гопон не гнушался брать на службу самых отъявленных мерзавцев. Вплоть до душегубов, защищать от которых своих подданных он, по-хорошему, и должен был. Вот тогда народ и побежал из деревень – кто на Русь, кто в Визовье. В городах те, кто уезжать не хотел, подстраивались под новые порядки. Пышным цветом расцвела торговля телом, открывались всё новые и новые питейные заведения и игорные дома, множились, как поганые грибы, притоны для воровских сходок.

А молодой государь словно ничего этого не видел. Или – видеть не желал?

Не врали, как теперь убедился Добрыня, и рассказы о том, что со старой алырской знатью Гопон тоже не ладит. Еще один вельможа, которого пригласили в тронный зал, говорил с царем совсем недолго. Внимание на него в приемной великоградец обратил сразу – среди остальных придворных тот смотрелся как сокол среди пестрых напыженных фазанов и слетевшегося стаей на добычу воронья. Седоусый, прихрамывающий, руки сразу выдают тесную дружбу с мечом и поводьями, одет небедно, но строго, в ферязь[11] дорогого темно-серого бархата… Выйдя от царя, пожилой боярин был бледен от гнева, а иссеченное морщинами лицо словно заледенело. Похоже, государь выставил его, даже толком не выслушав.

Через приемную старый воевода прошел, ни на кого не глядя, еще сильнее припадая на правую ногу и зло вскинув голову. Расступались перед ним прочие просители, точно перед зачумленным, едва ли не шарахаясь в стороны. Карп проводил хромца тяжелым и холодным взглядом, а молодой чернобронник, стоявший у окна, снова не выдержал. Шагнул было порывисто к седоусому, хотел, видно, окликнуть, но один из товарищей постарше удержал парня за локоть: мол, не надо, только хуже сделаешь – и ему, и себе.

До Великограда и раньше доходила молва, что после смерти царя Милонега Гопон Первый как-то незаметно, но очень быстро удалил от двора почти всех верных покойному тестю бояр. Кого-то отправил воеводой в захудалую крепость на дальнюю границу, кого-то – посадником в глухомань, кого-то – попросту в ссылку. Вместо них в ближнем государевом кругу появились совсем новые люди. Как рассказывали возвращавшиеся из Бряхимова послы, на нынешних своих любимцев-советников молодой царь и спихнул государственные дела, совсем его не заботящие. Кроме разве что дел военных.

По сведениям Великого Князя, войско у Гопона немалое – часть его состоит из чернобронников, а часть и вовсе из наемников. И всю эту ораву надо кормить, одевать, вооружать, только податей в казну поступает всё меньше, как их из народа ни выколачивают. Страна нищает – это Добрыня успел увидеть и сам. Последние два лета в Алыре к тому же выдались засушливыми, неурожайными, зерно вздорожало чуть ли не вчетверо. Но пока Гопон справлялся – заключал военные союзы и с царствами Золотой Цепи возле Мертвых пустошей, и с Рубежными царствами, отправляя своих ратников воевать в чужие земли и пополняя за счет того отощавшую мошну. Посылал он полки даже далеко на юг и запад, за что получил ехидное прозвище «царь-наемник». Только чернобронников держал при себе, разве что воевод ставил во главе отъезжающих войск, дабы набирались опыта, а потом учили остальных.

А теперь… Теперь сумасбродный царь-наемник, того и гляди, повернет мечи да копья своего войска против соседей из Бакана.

Владимир Ярославич ясно понимал: если Гопона не образумить, а ссору между Алыром и Баканским царством не погасить, Руси придется в дела соседей вмешаться открыто. Скорее всего – вторгнуться в Алыр, чтобы защитить баканцев, с которыми подписан союзный договор. А это взбаламутит всю Золотую Цепь и даст повод говорить о том, что Великоград-де только на словах радеет о мире в Славии, а сам спит да видит, как бы чужие земли к рукам прибрать… Последствия могут оказаться тяжелейшими, и Великий Князь допускать такого не собирался. Добрыня был обязан сделать всё возможное и невозможное, чтобы не дать алырскому пожару заполыхать. И от первого разговора послов с царем-наемником зависело сейчас очень много.

Воевода перевел взгляд на уже приевшийся герб Гопона Первого, что украшал двери тронного зала. Здесь, во дворце, на этот герб глаз натыкался повсюду. Красовался он и на кафтанах царской стражи, и на цветных настенных тканых коврах и мозаиках: две белые скрещенные сабли на темно-синем поле круглого щита, а над ними – зубчатая корона. На дверях обрамляли щит вызолоченные языки пламени и бронзовые изображения отрубленных змеиных голов. Чешуйчатых, зубастых – и сразу напомнивших русичам о вывеске трактира под Атвой, который, как теперь стало понятно, назвали в честь Гопонова герба. Куда любопытней было другое, гербовые сабли на двери при ближайшем рассмотрении оказались не вовсе одинаковыми, а рукоять одной из них украшало что-то вроде женского платочка.

В западных королевствах у дочерей и жен знатных вельмож есть обычай дарить свои вышитые платочки да ленты победителям турниров, на которых рыцари сражаются во славу прекрасных дам. Сам Добрыня привез из своей поездки на запад аж четыре шелковые безделицы. Не на это ли самое намекает герб Гопона? Хотя где латинские земли с их турнирами и менестрелями и где Алыр.

Приемная тем временем мало-помалу пустела. В тронном зале, один за другим, побывали уже почти все жаждавшие предстать пред царские очи. Осталось в ней, не считая троих русичей, всего человек пять, и тут наконец Карп скрылся за дверями тронного зала. Чуть погодя створки снова распахнулись, и казначей-горбун кивнул послам с порога: входите, мол.

Двое слуг, низко поклонившись, придержали двери и плотно затворили их за спинами у русичей и Карпа.

Тяжелая поступь Добрыни, закованного в чудо-доспех, гулким и раскатистым эхом отдавалась под высокими сводами. По левую руку воеводы шагал Дубрович с великоградским знаменем. По правую – Василий, несший шкатулку рыбьего зуба с верительными грамотами и письмом Великого Князя, которое надлежало передать Гопону.

Тронный зал во дворце царя-наемника был разубран всё с той же яркой разухабистой роскошью. В бронзовые переплеты высоких окон вставлены вишневые и синие стекла, витые деревянные столбы, подпирающие свод, густо вызолочены, вдоль стен – лавки, обитые дорогой тисненой кожей, на стенах развешано богато изукрашенное оружие. Обильно покрытый резьбой царский трон слепил глаза блеском золота и самоцветов, отвлекая от своего обладателя.