– Я поступила в Службу после нескольких командировок в Оттоман, – объяснила Джонси, затем снова немного помолчала. – Там погибли несколько человек, служивших под моим началом. Несколько очень хороших человек.

– Поэтому вас направили в Двенадцатый сектор? – спросил я.

– Думаю, это своеобразная форма расплаты, – сказала Джонси, сама не до конца уверенная. – Могла бы выйти в отставку, но работа под началом Токкаты не бывает скучной. К тому же, возможно, я делаю что-то хорошее. Конечно, порой приходится рисковать, но то же самое можно сказать про любого, кто ведет себя достойно.

Покончив с завтраком, Джонси сказала, что ей нужно бежать по делам и она встретится со мной в полдень, чтобы отправиться к Токкате.

– А ты мог бы придумать какие-нибудь «А помнишь, как…», – сказала Джонси, – воспоминания о нашем прошлом, понимаешь?

– Да, наверное, мог бы.

– Вот и попробуй.

– Если честно, сочинитель из меня неважный…

– Тебе понравился завтрак? Тот, который я приготовила?

– Да.

– Тогда давай послушаем рассказ о том, как мы познакомились.

Она очень опасно посмотрела на меня. Легкомысленная, болтливая – на самом деле это была только одна ее сторона, более здравомыслящая.

– Ну хорошо, – сказал я, тщетно стараясь придумать что-нибудь оригинальное. – Мы с вами… э… играли в пантомиме, исполняли роли задней и передней половин лошади.

– Классно, – сказала Джонси, воодушевляясь сильнее, чем я рассчитывал. – И как такое произошло?

– Мы участвовали… в конкурсе Зимних талантов?

– Отлично.

– Сначала мы не очень-то поладили друг с другом…

– Это еще почему?

– Потому что ты настояла, чтобы я был задней половиной.

– Вполне возможно. Продолжай.

– Но поскольку нам нужно было выступать, а «конский гавот» требует синхронных движений, мы забыли былые обиды, много занимались вдвоем и в итоге одержали победу на конкурсе… и полюбили друг друга.

– Замечательно! – просияла Джонси.

– Правда? А мне это показалось слишком банальным.

– По моему опыту, лучшие отношения всегда начинаются как плохая романтическая комедия. Я найду тартановый походный коврик и набор для пикника, и Снегоход, – добавила она, полностью воодушевленная этой идеей. – Тебе мыть посуду, но если хочешь, ты можешь поспорить со мной на этот счет – что-нибудь вроде «в прошлый раз мыл я».

– Вы приготовили завтрак, – заметил я, – так что это будет справедливо.

Встав, Джонси натянула куртку и открыла входную дверь.

– Я оставила на столе в кухне корзину с едой. Встречаемся на улице в полдень.

После чего она пожелала мне всего хорошего, посоветовала сильно не тужиться, когда я в первый раз пойду в туалет по-большому, поскольку иначе я определенно об этом пожалею, и добавила, что в коридоре за дверью лежит пакет.

– Спасибо, – бросил я вслед ее удаляющейся фигуре.

Не оборачиваясь, Джонси помахала рукой и скрылась за поворотом изогнутого коридора.

Большой плоский пакет был завернут в коричневую бумагу и перевязан бечевкой. Я внес его в комнату, перерезал бечевку перочинным ножиком и обнаружил, что внутри портрет, мой. Поставив полотно на книжный шкаф, я отступил назад.

Это была картина, которую я заказал у художницы. Но она была оригинальной не полностью. Эту картину я уже видел у нее в студии четыре недели назад – лишенный лица портрет ее мужа. Но только теперь это уже был не ее муж, и он больше не был обнаженным. Это был я, со своими чертами лица, в закрытом купальном костюме, написанном поверх тела. Художница даже добавила белые тапочки на ноги, бывшие босыми, и полотенце в сине-белую полоску, чтобы мне было на чем сидеть.

Что-то в картине меня встревожило. Не то обстоятельство, что художница повторно использовала холст, изобразив на нем вместо своего пропавшего без вести супруга совершенно постороннего человека, которого едва знала, а совсем другое: она написала меня на Говере, как это было в моем сне, и, что совсем уж странно, для всего окружающего мира картина выглядела так, будто художница изобразила меня со своего ракурса, словно сидела рядом со мной на пляже. Во сне она говорила, что любит меня, и в этом портрете сквозило ее признание в любви. Что бросало вызов логике: все должно было произойти наоборот. Сначала реальность, и только потом сон. Я смотрел на полотно добрых десять минут, стараясь разобраться в нем, но тщетно. В любом случае сходство, на мой взгляд, было полным. Теперь я был должен художнице пятьсот евро, что, если хорошенько подумать, было для меня неподъемной суммой; но по крайней мере у меня будет возможность снова встретиться с ней.

Я несколько раз прошелся по комнате, с трудом выполнил два отжимания и какое-то время сидел на кровати, чувствуя усталость и зуд, затем взял свой портрет и поставил его рядом с Клитемнестрой, чтобы смягчить ее психопатический взор. После чего отправился на кухню и заварил чаю, еще раз принял душ и уставился в окно.

Примерно через час это мне надоело, и я решил навестить привратника Ллойда. Я надел форму, закинул на спину рюкзак и вышел в коридор, но, проходя мимо комнаты художницы, остановился. Я быстро черкнул записку со словами благодарности и своим адресом, чтобы художница смогла после Весеннего пробуждения прислать мне счет, и уже собирался опустить ее в почтовый ящик, как вдруг застыл. Под кнопкой звонка было указано имя Бригитта, и меня охватило недоумение. Я не знал ее имени. Она мне его не говорила. Я его услышал во сне. Сделав глубокий вдох, я заверил себя в том, что видел имя на двери, но это не зарегистрировалось у меня в сознании, и, по-прежнему сбитый с толку, спустился вниз по лестнице.

– Мне очень, очень неловко, – сказал привратник Ллойд, когда я разыскал его в фойе. – Я понятия не имел, что вы до сих пор здесь.

– Я же не брал Снегоход, – напомнил я, – поэтому вы должны были знать, что я здесь.

– Я редко спускаюсь в подвал, – сказал он, – поэтому не могу знать, на месте ли Снегоход. На сколько вы опоздали на работу?

– На четыре недели, – сказал я, – наверное, это в определенном смысле рекорд.