– Рота! Слушай мою команду, по врагу слева от дороги беглый огонь! – выкрикнул Любавин, и тотчас по молодому ельнику, где расположились финские лыжники, захлопали недружные выстрелы.

К огромному счастью для Василия, пришедший в себя батальонный комиссар не стал пытаться криками оспорить его команды, а решил разобраться с самозванцем на месте. Выхватив из кобуры ТТ, он стал мелкими перебежками перебираться к тому месту, где находился Любавин, решив лично уничтожить вражеского диверсанта и провокатора, одетого в советскую форму.

Знай это, Василий попытался бы обезопасить себя от лихой комиссарской пули, но в этот момент он был занят делом. Оно заключалось в приведении в чувство минометного расчета, распластавшегося на дороге неподалеку от него.

По стечению обстоятельств, на момент нападения финнов грузовик, на котором ехал комбат, остановился рядом с минометчиками. Когда началась стрельба, позабыв обо всем, бойцы дружно упали в снег и все время лежали, не смея поднять голов.

– Встать! Встать, кому я сказал! – грозно приказал Любавин, подойдя к порядком перетрусившему расчету.

Вид командира, стоявшего рядом с ними и нисколько не боявшегося свиста вражеских пуль, подействовал на бойцов ничуть не меньше, чем крик и его агрессивная поза со сжатыми кулаками. Чувство стыда перебороло страх смерти, и минометчики послушно поднялись на ноги, с удивлением и некоторым опасением, поглядывая на старшего лейтенанта.

– Миномет к бою! – отдал приказ Любавин, и минометчики стали лихорадочно устанавливать свой батальонный 82-миллиметровый миномет.

Пока расчет соединял ствол с плитой и двуногой, комбат яростно теребил лоток с минами, который по закону подлости никак не хотел открываться. Справиться с возникшей проблемой помог удар рукоятки нагана, который Василий запихнул в карман полушубка.

Когда разъяренный батальонный комиссар добрался до Любавина, расчет был уже готов к бою. Комбат уже поднес мину к стволу, как за его спиной раздался громкий крик:

– Руки вверх!

Минута для выяснения отношений была выбрана крайне неподходящая. Все решали секунды, и вместо того чтобы поднять руки, Василий их разжал и, присев на корточки, зажал уши ладонями.

Хлопок выстрела и закрытые уши не позволили ему услышать щелчок, исходящий со стороны комиссара. Разгневанный тем, что диверсант отказывается подчиниться его приказу, он яростно щелкал спусковым крючком, но выстрела не было.

Впопыхах политработник забыл снять оружие с предохранителя, и эта оплошность спасла жизнь Василию. Полностью погруженный в схватку боя, он с жадностью смотрел за траекторией полета мины и, когда она ушла в перелет, приказал изменить прицел.

Только после третьего выстрела, когда цинк с минами опустел, до батальонного комиссара дошел смысл действий Любавина, и он опустил так и не выстреливший пистолет.

Из трех выпущенных по противнику мин только одна упала в районе ельника, но и этого было достаточно, чтобы внести коренной перелом в ход боя. Появление у противника пусть даже одного миномета моментально отбило охоту у финнов продолжать бой. Воспользовавшись возникшей паузой в работе минометного расчета, лыжники стали торопливо покидать свою позицию. Одно дело вести огневую дуэль с мосинскими винтовками и совсем иное – играть в «пятнашки» с минами.

Расчет успел опустошить еще один лоток с минами, когда солдаты по команде Любавина пошли в штыковую атаку. Момент оказался благоприятным, так как подниматься и отходить из зоны обстрела для лыжников противника было довольно сложно.

Возникла спешка, результатом которой было оставление финнами четырех своих товарищей, погибших от осколков мин и пуль. Еще двое были ранены, что, впрочем, не помешало им уйти с места боя.

Помимо тел убитых диверсантов советским бойцам достались в качестве трофея два финских автомата, которыми был вооружен каждый лыжник. Обнаружившие их солдаты с большим интересом рассматривали необычное для себя оружие, благодаря которому вражеские диверсанты могли нанести столь серьезный ущерб колонне.

Именно эти трофеи доставили в дальнейшем много хлопот старшему лейтенанту. Чуть было не погубивший солдат убийственной атакой батальонный комиссар Шепеленко составил рапорт, в котором успех в отражении нападения финских лыжников на конвой приписал полностью себе. А чтобы Любавин не смог претендовать на правду, он прибег к праву «первого плевка», написав в особый отдел о неподобающем поведении во время боя старшего лейтенанта.

«Первый плевок» являлся действенным и безотказным способом. Был ли прав или не прав тот, в которого плюнули, в этом случае было неважно. Главное заключалось в том, что он должен был оттираться от попавшей на него слюны, оправдываться, а это существенно подрывало его моральные и правовые позиции.

В пасквиле, умело составленном комиссаром, говорилось, что старший лейтенант самовольно вмешался в руководство боя, при этом проявив не только полную некомпетентность в командовании, но и откровенную трусость, сорвав штыковую атаку солдат.

Далее говорилось, что только решительные и грамотные действия комиссара Шепеленко предотвратили развитие паники и помогли солдатам одержать победу над врагом.

Кроме этого, донесение было обильно сдобрено различными политическими штампами, типа того, что отказ от штыковой атаки не позволил советским солдатам проявить в бою свою пролетарскую храбрость и не позволил им разгромить проклятых белофиннов, чем нанес большой моральный вред их молодым душам и породил сомнения в правильности действий политработников.

Вся эта галиматья, уложенная на восемь с половиной страниц мелким почерком, представляла собой серьезную угрозу для Любавина. Получив сигнал сверху, полковой особист решил взять его в полный оборот. Весь его вид во время беседы-допроса говорил о том, что приговор Василию уже вынесен и не сегодня, так завтра он станет лагерной пылью.

Многие от подобного обращения срывались в крик и говорили много лишнего, чего, собственно, и добивался особист, однако с Любавиным этот номер у него не прошел. Полностью подавив в своей душе всякие чувства, Василий отвечал на вопросы особиста спокойно и кратко, не дав тому ни единого повода обвинить командира в неуважении к себе и двояко истолковать полученные ответы.

Около пятидесяти минут дознаватель требовательно перебирал биографию молодого лейтенанта, перетрясал факты, изложенные в донесении Шепеленко, а также оказывал откровенное давление на Любавина, пытаясь заставить того нервничать, но тот уверенно держался выбранной линии поведения. Наконец, особист сам потерял терпение и, пообещав Василию обязательно вывести того на чистую воду, отпустил командира.

Возможно, что его слова не оказались бы пустым звуком, но этого не случилось. На свое счастье, обнаружив автоматы, Василий составил донесение в штаб полка, в котором указал фамилии солдат минометного расчета, в присутствии которых он проводил осмотр трофейного оружия.

Кроме этого, копию своего донесения он отправил в штаб корпуса на имя комдива Рокоссовского. Этим Любавин надеялся разрешить спор, возникший между ним и комдивом в автомобиле по пути в Каменск.