Я начал содрогаться. Мои руки, плечи, шея, тулово, голова – все припадочно тряслось. Зубы крепко стиснулись – челюсть свело. Из глаз по щекам хлынул ледяной поток слез. Попало на губы, я разжал челюсти и облизал языком. Ужасно горький вкус. Слезы текли акварельно-черного цвета. Они застилали глаза.

До конца не сознавал смысл ее слов, но я уверен, что раскаяние свершилось. Наконец-то душа освободится от оков забвения. Место, которое занимал голод, теперь опустело. Я чувствовал запах свободы. Он свеж, как утренний ветер на берегу моря. Я закрыл глаза и увидел белый свет.

Мгновение спустя.

– Эй! Просыпайся! Ты уже четвертый час спишь. Если нагрянет проверка, заплатишь штраф. Ты чего такой напуганный? Давай, взбодрись, до конца смены осталось чуть.

– Что?!

Это я значит…

В глаза впилась бледно-белая кафельная плитка, криво уложенная на полу и на стене. Я сидел в небольшой комнатке, которая служила нам раздевалкой и курилкой одновременно. Справа свисала верхняя одежда персонала, а слева стояла табуретка, на которой лежала пепельница вся утыканная окурками. Один из них вяло потухал, пуская тоненькую нить блуждающего дымка. Кто-то недавно курил. Из полуоткрытой двери слышалась суматоха. Гремела посуда в раковине, издавая металлический звук, струились брызги чистящего средства для стекол.

И сколько?.. Всего-то…

А как же? И там была она…

Ночные смены, как я их ненавижу.

Атмосфера

Сквозь полумраком укрытое пространство поля рассекал потоки встречного ветра моторный вагон пригородной электрички № 13698. В его составе связаны восемь отдельных миров. В жестяных крышах состава отражался мутный отблеск ночных звезд и полной луны, которые проглядывались сквозь облачную тюль. Свечение изредка разбавлялось вспышками контактных проводов.

Капли дождя горошинами скапливались на ветровом стекле головного вагона и с дрожью стекали вбок, пока их не соскребали дворники. Пронзительно-желтый свет фонаря локомотива озарял бетонную рябь шпал и устремленную вдаль пару рельс. Только это и видел помутневшими глазами главный машинист электропоезда. Рядом с ним болезненно дремал согнутый в три погибели студен-практикант. На приборной доске сидел и созерцал металлический Будда.

Главный машинист закинул руку за спину и почесал лопатку. От синей рубашки с золотистыми погонами вечно зудело. Машинист растянул ноги – стрелки штанов выпрямились. Он пошевелил пальцами в тугих и начищенных до блеска кожаных туфлях, чтобы кровь оттекла в онемевших ногах. Пустота в лысеющей голове медленно наполнялась вопросами, словно лесной ручей протек в пересохшем русле:

«Я веду эту электричку, или я веду не эту электричку?»

«Я веду электричку, или я веду не электричку?»

«Я веду электричку, или не Я веду электричку?»

Электропоезд пересекал путепровод, асфальтовая дорога которого выходила параллельно путям. Из окон электрички пассажиры видели, как конусы фонарного света машин уносились вглубь ночи, как возникали оттуда и вновь скрывались. Скорость движения нарастала.

Поле осталось позади: состав плавно перешел в искусственную расщелину. По обеим сторонам громоздились старые деревянные дома. Еле заметны очертания поросших сорняками теплиц. Электропоезд замедлился: заскрежетали тормозные колодки. Появилась длинная и вымокшая платформа.

«Поповка, следующая остановка Саблино», – разлился по вагонам мягкий женский голос.

Резкий стук открытия дверей – внутрь проник зябкий холод улицы. Еле уловимые закутки пара от выдохов на стуже сменились выдохами отогретых пассажиров.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Саблино».

Сигнальный свист головного вагона и резкий толчок: поезд двинулся дальше. Позади трещал звонок пешеходного перехода. Мерцали красные огни светофора. Они то возникали, то затухали.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… – шептал школьник на переходе вместе с одноклассником.

– Обычно на один больше, да?

Отворилась дверь в салон – из тамбура доносился глухой кашель безбилетников и туалетная вонь. Молодой парень вошел в салон и медленно прошел между рядами пластиковых сидений кирпичного цвета. Пассажиры косились на его длинные сальные волосы, выкрашенные в пепельный блонд и свисающие ниже плеч. Но взгляды опустели, только он уселся.

Он глядел через окно в пустую и вязкую темноту. Временами он разглядывал в отражении стекла то людей на соседних рядах, то себя. Его сгорбленная спина напоминала утомленность и бессилие, хотя в нем и ощущалась неподдельная сила, которая вырвется, словно стрела из-под натянутой тетивы. Гладкая кожа на лице без морщин дышала спокойствием и умиротворением. Но внутри таилось нечто иное. До краев его наполняла тоска и безразличие к жизни. С другой стороны, разрываемое противоречие: в нем кипела ненависть и злоба к людям. Легкое и размеренное дыхание нередко прерывалось скрипом стиснутых зубов, фырканьем носа и сжатием рук в кулаки.

Он отвел глаза и поднял голову. Над дверью салона висела табличка: красный квадрат с белой дымящей сигаретой в перечеркнутом круге. «Курение запрещено», – гласила надпись под знаком. Он опустил горевшие блеском глаза, впал в минутное раздумье, после чего усмехнулся. Рука потянулась во внутренний карман черной осенней куртки. Он вытащил пачку дешевых сигарет, вытащил одну папиросу и воткнул в рот. Подкурился – грудь наполнилась терпким с привкусом гари серым призраком безысходности. Никотин разбавил кровь, слабость расползалась по телу. Голова закружилась.

Когда он подкуривался, то привлек внимание по меньшей мере пяти пассажиров: женщину слева на соседнем сидении, мужчину позади и впереди сидевшую троицу подростков. Последние украдкой поглядывали и шептались.

Он медленно выдыхал через ноздри дым и блаженно улыбался. Остаток дымного воздуха он пустил через рот тоненькой струйкой вверх, выставив вперед нижнюю губу.

– Вы что делаете?! – всполошилась женщина сбоку. – Не курите здесь! Это неприемлемо! Это отвратительно!

Она зашелестела бледно-желтой курткой из синтетики, приподнялась и высунула голову вперед. Ее коротенькие темные кудри запрыгали.

– Это вы неприемлемы и отвратительны, Майя Валентиновна, – ответил он и впился ей в глаза.

– Что? – оцепенев, прошептала она.

Что-то вспыхнуло в ее голове. Нутро погрузилось в нечто гадкое, похожее на некогда цветущий лес, но теперь срубленный с выжженными пнями. В животе ощущалась тяжесть бремени. Веки непроизвольно расширились, а зрачок заслонил радужную оболочку. Во рту пересохло. В голове мерцали отрывки воспоминаний: она искала и не могла найти это лицо, этот взгляд, звук этого голоса. Она впервые видит этого наглеца.

– Да-да, это вы неприемлемы, – продолжал он, – как можно изменять мужу, да еще с Денисом? Я все знаю.

Верхняя губа женщины нервно дернулась, оголив передние маленькие зубы. Она скрючилась, сгорбив спину. Она напоминала загнанную в угол мышь, перед голодным котом. Майя прожила тридцать шесть лет и перетерпела многие удары судьбы. Сложилось убеждение, что пошатнуть ее самообладание не так-то просто. Но это откровение бросили в лицо, как шматок грязи, отмыться от которой нельзя.