– Осторожнее, ребят спалишь! – крикнул ему сержант Шамин, тоже держа наготове огнемет.

Я уже видел, что головной танк выведен из строя. Из него выскакивал экипаж, а помощник Щербака стрелял в них из автомата. Теперь требовалось остановить второй разогнавшийся танк.

Я отодвинул в сторону молодого сержанта и прицелился в наполовину открытую смотровую щель рядом с темным крестом на лобовой броне. Моя пуля отрикошетила.

– Усиленные БС-41 остались? – повернулся я к сержанту.

– Все истратили.

– Давай что есть.

Теперь я стрелял в бешено вращавшуюся гусеницу. Из нее брызнули искры. В гусеницы выпускал пули и Михаил Ходырев. Одна лопнула, сорвав подкрылок, танк остановился.

Три-четыре ружья вели беглый огонь, пробив в нескольких местах корпус машины, которая застыла метрах в восьмидесяти от траншеи.

– Два есть! – торжествующе кричал кто-то. – Мы их…

Крик оборвался. Пулеметная очередь из медленно вращавшейся башни хлестала по брустверу, пули угодили в лицо огнеметчику. Но на этом расстоянии Т-3 был обречен.

Одна из пуль бронебойщиков пробила и зажгла бензобак. Из люка выкатился механик-водитель, сумев уйти от пулеметной очереди «Дегтярева». Остальному экипажу не повезло: трое танкистов в черных комбинезонах упали возле горящей машины, пятый из экипажа остался внутри. Видимо, его достала пуля бронебойного ружья.

Мы отбили эту атаку. Возле траншей третьего батальона и нашей роты ПТР горели или неподвижно застыли пять танков. Еще две-три машины получили повреждения и сумели уйти из-под огня на буксирных тросах.

Я обходил свою роту. Траншея была в нескольких местах разрушена прямыми попаданиями снарядов, погибли одиннадцать человек. В батарее «трехдюймовок» Ф-22 осталось единственное орудие. Меня позвал к телефону связист, на проводе был командир полка Козырев.

– Что там у тебя?

– Раненых в тыл отправляем. В строю остались сорок три человека, пятнадцать ружей и огнеметы. Два танка уничтожили…

– Шагай в третий батальон. Там, кажется, Чередника ранили, связь оборвана. Если что, принимай командование и соедини свои остатки со стрелковыми ротами. Связь наладь!

– Боеприпасы нужны… – начал было я, но подполковник меня перебил:

– Пришлю. Бегом в батальон!

Моя рота ПТР понесла серьезные потери. Пробираясь по развороченной траншее третьего батальона, я невольно ощутил, как снова трясутся руки.

Оборонительная позиция, как таковая, исчезла. Повсюду лежали тела погибших, многие были полузасыпаны землей. Все вокруг разворотили взрывы снарядов и гусеницы танков. Придавленный опрокинутым пулеметом «максим», лежал сержант с широко открытыми, застывшими в одной точке глазами.

Несколько бойцов выскочили наверх и остались лежать, раздавленные гусеницами танка. Тяжелый Т-4 продолжал чадить. Машина обгорела, взрыв боезапаса сорвал с погона башню. Сквозь широкую щель виднелось обугленное нутро «панцера». Вспыхивали и снова гасли мелкие язычки огня, клубился дым, пахнущий горелой человеческой плотью.

Незнакомый мне младший лейтенант (из новичков) сидел на земле и зябко кутался в шинель. Рядом привалился к стенке траншеи сержант-бронебойщик, ружье стояло рядом. При моем появлении сержант с усилием поднялся и козырнул:

– В себя вот приходим…

Младший лейтенант продолжал кутаться в шинель и трястись.

– Контузило его, – пояснил сержант. – А так – молодец взводный. Мы с ним этот танк бутылками с горючкой спалили, а экипаж ребята постреляли.

«Ребята», человек шесть красноармейцев, грелись возле небольшого костерка. Я поздоровался с ними. Кто-то поднялся, остальные нестройно ответили:

– Здравия желаем, товарищ капитан.

– Вам, наверное, комиссар нужен? Проводить?

– Не надо, сам найду. А вы побыстрее в себя приходите. Фрицы снова могут полезть.

Меня встретил Аркадий Раскин. Институт комиссаров упразднили в армии еще в начале октября, и было введено единоначалие. Политруков в ротах уже не было, Раскин был назначен замполитом батальона.

Старый приятель смотрел на меня грустными глазами. Он, кажется, один из немногих сохранил собранность в этой бойне, хотя никогда не отличался особой храбростью.

– Я в курсе, товарищ комбат, – козырнул Аркадий Борисович. – Мы связь со штабом наладили, подполковник Козырев мне сообщил о вашем назначении.

– Брось «выкать»! – обнял я его за плечи. – Григория Чередника сильно ранили?

– Сами гляньте. Мы его эвакуировать хотели, а он вас… тебя ждет.

Григорий Чередник, командир третьего батальона, с кем мы закончили вместе военное училище и служили два с половиной года в одном полку, сидел за столом в своем блиндаже. Лицо комбата горело нездоровым румянцем, шея и правая рука были забинтованы. Он поглядел на меня и торопливо заговорил:

– Время тянуть не будем. Чую, что скоро скисну. В строю осталось без малого полторы сотни активных штыков, считая легкораненых.

Чередника повело, и он едва не упал с табурета. Его поддержала девушка-санинструктор и кинувшийся на помощь ординарец. Девушка всхлипнула и поднесла к носу комбата ватку с нашатырным спиртом.

– Вика, водки лучше налей, – приходя в себя, попросил Чередник.

С усилием сделал несколько глотков из протянутой кружки, запил холодной водой.

– Сам видел, что на позициях творится. Но мы свою задачу выполнили. Теперь дело за тобой. Принимай батальон. Тем более ты давно рвался в комбаты.

Я оставил его подковырку без ответа и приказал ординарцу:

– Эвакуируйте товарища Чередника.

– Есть, – козырнул сержант. – Мне комбата до санчасти сопровождать?

Ординарец был рослый кудрявый парень в подпоясанном полушубке, с кобурой на поясе и автоматом за плечом.

– Вы тоже ранены?

– Нет, лишь контужен слегка.

– Григория Семеновича Чередника и других раненых сопроводят санитары. Повозки есть?

– Три штуки, – ответила санинструктор. – Надо эвакуировать двадцать семь раненых. Тех, кто может идти, я отправила своим ходом.

– Вам нужны бойцы в помощь?

– Да, человек тридцать. Мы доставим раненых в санчасть и часа через полтора вернемся. Медикаментами надо заодно запастись.

– Желательно поскорее, – посмотрел я на часы. – Бойцы мне нужны здесь. Возможно, последует новая атака.

Проводив раненых, я обошел вместе с замполитом всю полосу обороны. Красноармейцы уже приходили в себя после тяжелого боя и расчищали траншею.

Из трех командиров рот в строю остался лишь Валентин Дейнека. Он распоряжался, как всегда, энергично и, увидев меня, обрадовался: