сомкнул рот. Стараясь не дышать, я ждал, когда нападение пойдет на убыль, но цикады не планировали отступать. Они кружили вокруг нас, как смерчь. Хватаясь за открытые участки тела, и ища возможность залезть под одежду.

Девушка подтянула меня к себе. Схватив мои губы своими, поцеловала так, будто мы были под водой. Она решила поделиться с мной кислородом. Время остановилось. Я перестал различать звуки насекомых. Я глубоко дышал, и это захватило все внимание. Даже хаотичное прикосновение мелких тварей уже не вызывало отвращения. Я дышал Катей — или это Катя дышала мной? Я запутался. Почувствовав нехватку воздуха, я распахнул глаза. Вместо мой возлюбленный среди тучи насекомых стояла беззубая Карга. Старуха выглядела куда хуже обычного. Она засмеялась так громко, что в моих ушах появилось что-то влажное. Кровь. Насекомые сперва пытались залезть ей в рот и в нос, но скоро ее протяжный писк отпугнул цикад, и те дали деру. Маяк погас. Мы остались со Старухой в кромешной тьме. Руки грымзы были скручены в локтях. Она не сильно походила на человека — Карга напоминала волосатого паука, а я терпеть не мог пауков с самого детства. С тех времен, как в летнем лагере один такой засранец с пола прыгнул ко мне на лицо.

— На дивчину позарился, — прошипела Карга. У нее был низкий голос с примесью радиопомех. — Захотел пристроить свой стручок?

Я попятился к мотоциклу. Глаза Старухи покраснели, а ноги скривились так, что напоминала букву "З”. Каждое открытие рта сопровождалось зловонием. Она шипела.

— Значит, ты, Антоша, разбогател? Стал богатеньким Буратиной? — Старуха наступала. Она твердым шагом наступала на меня, при этом быстро тряся головой. — Но ты решил потратить все добро на девку. Шлюху крашеную. Ты выбрал забыть про матушку, про то, что я для тебя сделала? Вместо благодарности решил отдать все деньги обычной проститутке?

Меня трясло. Если бы мне пришлось что-то ответить, я бы начал заикаться. Тот самый брутальный Антон на мотоцикле куда-то делся, покинув меня. Я почувствовал себя голым толстяком с вонючими подмышками. У меня не было сил сопротивляться Карге. Ее слова звучали громом. Она вселяла страх. Ничего не могло бы сломить такую махину, как эта женщина, ни одно мое слово в противовес не справилось бы даже с секундой ее молчания. Вступать в диалог с ней было смерти подобно. Мое сердце сжалось.

— Тварь неблагодарная, — протянула она. — И на что я родила такого ужасного сына? Матери никакого внимания! Никакой заботы! НИЧЕГО! Зато шлюхе деньги отнести — пожалуйста! Ты вообще в своем уме? У тебя вообще что-то варится в котелке? Она же заберет все твои деньги и бросит тебя. Останешься ты ни с чем, будешь потому у мамки прощения просить. На коленях приползешь! Только мамка твоя лежачей будет и не поможет. Не сможет, как раньше, договориться с Валеркой, Димкой или еще с кем, чтобы Антошу пристроили. А ты знаешь, дорогой сынок, что мне приходилось делать, чтобы тебя пристроить? Вот-вот! Мне приходилось делать им хорошо, чтобы ты жил подобру-поздорову, как у Христа за пазухой. Один Бог знает, сколько я на тебя сил положила, а ты вот что чудишь!

— Но, но… но… — я попытался собраться духом и дать ей ответ.

Старуха возвышалась надо мной. Я стал маленьким, с горошину. Вместо рта у Старухи появились клешни, и при каждом открытии рта с них капала черная слюна, похожая на смолу.

— Это благодаря ей я стал богатым, — выплюнул я и сжался в клубок, прикрывая лицо руками. — Благодаря той, кого ты так ненавидишь!

— Благодаря кому ты стал богатым? — перебила меня Старуха. — Это я принесла торт. Это я поставила те свечи. Это я дала тебе подсказку, чтобы у тебя завелись деньги и ты бы смог спасти свою любимую мамочку. Но вместо этого ты почему-то решил, что какая-то прошмандовка заботится о тебе больше самого важного человека на земле — мамочки. У тебя сено в голове, Антон.

— Не ври, не ври, — выдавил я из себя. — Ты мне не мать вовсе. Не мать. Ты мошенница. Ты взяла меня из приюта и говоришь, что ты мне мать, а на самом деле ты меня используешь. Ты все врешь. Всегда врала. Всегда! Ты не сделала ничего хорошего. Ты вечно портила мне жизнь, и все! — кричал я, резко размахивая руками. — Ты заставляла меня делать то, чего я делать не хотел. Ты душила меня, не давала мне свободы. Я этого не понимал, пока ты не оказалась в больнице! Тогда-то я и почувствовал себя гораздо лучше. Я понял, что такое жизнь. Ты мне больше не мешаешь! Ты меня не учишь, что делать. Не трахаешь мне мозги. Я сам по себе, и мне это нравится. Нравится! Оставайся в своей вонючей больнице и не возвращайся никогда. Оставь меня. Оставь! Ты испортила все. Испортила! — я почувствовал себя маленьким пацаном, спрятавшимся под кроватью. Я лежал там, чтобы мать меня не достала. Я хотел, чтобы она отстала от меня, как когда-то в детстве, когда я прятался от нее у себя в комнате и тихо ныл. Слова, которые я тогда не сказал, вырывались из меня сейчас. — Ты не моя мать. Хоть бы ты умерла, — я громко зарыдал.

— Как это не твоя мать?

Я закрыл лицо руками, чтобы она не видела моих слез.

— Я самая настоящая мать. Только твоя мать. Ты мой сын. Поэтому ты и живешь со мной. Потому что мать — самое главное в жизни. Ты мой, Антоша. И если не веришь, посмотри в сервант, под хрусталем лежит твое свидетельство о рождении, и там четко написано, что я твоя мать. А раз я твоя мать, то незачем тебе к девкам деньги относить, приходи ко мне в больницу. Я тебя так жду Антоша, так жду.

Я открыл глаза. Напротив меня стояла Катя. Справа горел маяк, освещая лунную дорожку. Цикады молчали. Молчал весь остров, только изредка где-то внизу, волны нежно облизывали берег.

— Ты всегда была здесь? — спросил я.

— Да, мы с тобой только что целовались. Что с тобой? Ты забыл?

— Мне приснился странный сон. Мать превратилась в паука и сказала, чтобы я ни за что не отдавал тебе деньги.

— Какие деньги, Антон?

— Те, которые ты помогла мне выиграть. Помнишь?

— Так это было очень давно. Мы уже эти деньги потратили, чтобы приехать сюда. Ты забыл? — она нежно взяла меня за руку. — Мы с тобой живем здесь уже два года, а твоя мать в Москве.