«Правильно, теперь мы немного испугаемся. Кровавые сопли еще никому храбрости не прибавляли. И точно! Хочет ведь утереться, раздолбай, а новый удар пропустить-то страшно».

Тем временем мужичок допил свое пиво и швырнул пустую бутылку под ноги Вольфраму.

Поставил он, что ли, на него?

Вольфрам, конечно, не будь дураком, тут же схватил бутылку и шагнул к Егору.

«А это уже нечестно!

Получить бутылкой сверху по голове – это не наш выбор! Что там показывал Тихий? Сделать шаг правой ногой назад по дуге вправо, уходя с траектории удара и пропуская его мимо себя. Когда рука с бутылкой окажется внизу, нанести по ней сверху удар основанием кулака и захватить накладкой сверху.

Легко сказать «захватить»! Эти несколько килограммов мяса и костей удалось только отбить. Но ориентацию в пространстве Вольфрам все-таки потерял. Теперь по науке надо бы ударить рукой его в пах. А толку-то? Яйца-то у Вольфрама тоже из сплава какого-то сделаны – удар ногой держат. Или я не попал?»

Егор взмахнул рукой снизу вверх, схватил Вольфрама за причинное место и резко дернул на себя, потом толкнул его правым плечом, не забыв при этом поставить подножку. Вольфрам заорал как резаный и в позе эмбриона заерзал на осколках расколовшейся бутылки.

Иог етить твою мать.

И тут Егор совершил непростительную ошибку, а попросту говоря – облажался. Уж слишком хотелось ему завладеть розочкой, валявшейся в песке. Скрючившийся Вольфрам вдруг распрямился и обеими ногами ударил Егора в живот.

Он отлетел едва ли не на три метра. Соскучившийся по победам той лошадки, на которую поставил, нагловатый мужичок издал победный клич. И было ведь отчего радоваться! Вольфрам с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к тому месту, где валялась розочка.

Превозмогая боль в животе, Егор тоже встал и, бросившись к оклемавшемуся бугаю, со всего размаху ударил его носком правой ноги в лицо. Вольфрам в это время как раз нагнулся за осколком бутылочного горлышка. И хоть удар у Егора получился каким-то «футбольным», Вольфраму этого хватило. Он, словно тюк соломы, повалился на землю, розочки из руки не выпустил. Наступив со всей силы каблуком на сжимающие стекло пальцы, Егор представил, как Вольфрам несколько раз бьет его этой розочкой в живот, а потом с гадкой ухмылкой проводит ее острым краем согнувшемуся противнику по горлу.

Нет уж.

Тяжелая ребристая подошва навсегда закрыла солнце от проигравшего в этом бою свою жизнь Вольфрама.

Толпа взревела. Что ж, сегодня вечером за стопкой, другой им будет что вспомнить и обсудить, а Егора вновь ждет его камера с еще тремя зашуганными пленниками.

Пока Егор шел к себе, его начало отпускать. Ватные ноги отказывались слушаться, глаза застилала мутная пелена, а сквозь шум в ушах доносились радостные вопли тех счастливчиков, которые рискнули поставить на него.

В камеру он ввалился совсем никакой. Ему не было дела до жавшихся по углам сокамерников, а вот они с любопытством и страхом смотрели на парня, уделавшего Вольфрама.

Утром в жилище Егора ввалился Пернатый. Он был навеселе во всех смыслах этого слова. Мог себе позволить.

– Доброе утро, Бес, – заорал он с порога. – Это мы вчера тебе, бешеному, такое погоняло придумали.

Егор исподлобья уставился на шумного гостя. Вот кого ему меньше всего хотелось видеть спозаранку, так это Пернатого. После вчерашнего у него как-то странно ломило руки и ноги и, что самое подозрительное, болела голова. По башке-то ему вроде не попадало.

– Радуйся, Бес. У меня прибыток, шеф новым хорошим бойцом доволен, Тихий, так тот вообще светится, как новогодняя елка, и у тебя праздник – в отдельные апартаменты тебя переводим. Нечего такому зверю со всякой шушерой кантоваться, – он презрительно посмотрел на соседей Егора и сплюнул. – Ну давай, давай шевелись, зверюга. Как ты вчера Вольфрама отделал. Не зря мы с доктором для тебя озверин приготовили по особому рецепту.

– Что за озверин? – спросил Егор и принялся скатывать свой матрац.

– Оставь ты это барахло, там у тебя все готово. Озверин – это, понимашь, такой особый коктейльчик… Ну да ладно, недосуг мне перед тобой тут распинаться, до сук мне, – Пернатый заржал, довольный только что придуманным самим собой каламбуром. – Не боись, этому Вольфраму там тоже что-то вкатили, так что все честно. Ну вот твои хоромы, располагайся, а я побежал до сук. – Пернатый опять заржал и в сопровождении верзилы в генеральской папахе направился к выходу во внутренний двор, где его уже ждала машина.

Егор же, как только за ним захлопнулась дверь, принялся осматривать свое новое жилище. Это, конечно, уже не была камера с толстыми решетками на маленьком оконце, но и номером в гостинице ее тоже трудно было назвать. На обычном окне, само собой, тоже были решетки, в углу ютился перекошенный, потерявший остатки эмали чугунный умывальник, вместо параши в противоположном углу за перегородкой стоял надтреснутый унитаз, у обычной железной койки пружины уже не свисали до пола, а поверх матраца даже лежали серая без наволочки подушка и солдатское одеяло.

Что удивило Егора больше всего, так это то, что к стене был приляпан приличный кусок зеркала, под которым стояла табуретка, изображающая журнальный столик, а на ней кто-то поставил гильзу от пушки, из которой торчала икебана из сухого ковыля.

Эстеты, мать твою!

Егор повернул подушку к себе той частью, на которой было меньше всего следов чьей-то блевотины, и рухнул на кровать, досыпать недоспанное.

Подле неожиданно вкусного обеда ему дали еще отдохнуть полтора часика и повели на тренировку.

Тихий если и выражал свои эмоции, то только где-то в другом месте. Никакой особой эйфории или даже просто хорошего настроения у него Егор не заметил. Наоборот, отчитал за тот случай с розочкой, указал еще на пару мелких ошибок и все. Потом начались обычные рутинные занятия. Разве что особое внимание было уделено освобождению от захватов. Как сказал Тихий, его следующий противник любитель повыворачивать руки и поломать шеи.

Лишь к концу тренировки, когда унесли пленника, исполнявшего роль груши с опилками, Егор решился спросить у Тихого об этом самом озверине.

– Не переживай. Глагол уже настучал Ухвату на Пернатого. Ничего бы, конечно, у этого Глагола не вышло, но на бои ходит все больше людей, и они ставят все больше барахла на бойцов. Никто не станет ходить на фуфло с подставой, так что марафета больше не будет. Разборки никому не нужны.

Егор лежал на кровати, закинув за голову руки, и рассматривал потрескавшуюся штукатурку на потолке.

Так вот, значит, откуда эта ломота и головная боль и это бесстрашие в бою. Когда же это они успели накачать его этой дрянью? Или подсыпали в питье снотворного, а потом вкололи, или добавили свой озверин прямо в чай?

Он встал, подошел поближе к лампочке, свисающей на лапше с потолка, и закатал рукава.