с нашей первой встречи. Мне пришлось подкорректировать реальность, сделав ее более приемлемой, чтобы убедить его и спасти себя. Я сообщила часть правды в надежде, что она его удовлетворит. Но не думаю, что у меня получилось… И тогда я испугалась и вернулась сюда, – призналась молодая женщина.

– Третье убежище самое надежное. Никто не станет искать тебя здесь во второй раз. И потом бункер сделан из цемента…

– А волк так и не смог вытащить трех поросят из дома, построенного из камня и цемента, – добавила Сандрина, вспомнив сказку.

– Верно, – подтвердила Сюзанна с добродушной улыбкой. – Какая разница, что они обнаружат, главное, что они не смогут тебя здесь достать. Ты готова мне рассказать, что на самом деле произошло?

– Да. Это будет нашим секретом, бабуля.

– Обещаю.

– Понимаешь, у меня не было выбора. Я бы хотела их всех спасти, как ты бы хотела помешать их утоплению. Но я не была на это способна.

– Но ведь один из котов сбежал…

– Да, я его отпустила… Это его я слышала, когда приехала на остров? Это тот дикий кот, которого никто не может поймать?

– Возможно, милая. Но в этом убежище он – всего лишь безобидное рычание, напуганный призрак. Тогда как в реальности, если кот еще жив…

– Он может меня погубить…

– Ладно, – подбодрила ее Сюзанна, – не думай больше об этом. Никто тебя здесь не тронет. Давай, расскажи мне свою историю, а потом мы поужинаем.

– Это происходит через несколько лет после моего похищения, – начала Сандрина, держа в руках чашку с горячим шоколадом. – Я сижу в погребе, и мне тебя так не хватает… Ты покинула нас за неделю до того, как этот мужчина посадил меня на цепь, время идет, но я вспоминаю о тебе каждый день. Я придумываю тебе прошлое на этом острове, а себе – новую жизнь. Я так сильно в это верю, что порой ощущаю дыхание океана на своем лице. Я забываю о своем мучителе и его нелепых стонах. Цепи больше нет, о ней напоминают лишь зарубцевавшиеся шрамы, которые я прикрываю широким кожаным браслетом. Я работаю журналисткой, бабушка, не в самом крупном агентстве, но все еще впереди, я в этом уверена. Ты уже умерла, но твои друзья будут мне рассказывать о тебе и докажут, что ты – совсем не такая, как тебя описывала моя мать. Я только что приехала на остров. Поль приглашает меня на ужин. Я ему нравлюсь, я это чувствую. Детей и их трагедии еще нет, я включу их в свой мир позже. Коты уже здесь, но я не даю им имен, чтобы не привязываться. Я едва к ним прикасаюсь. Дверь на кухню всегда приоткрыта. Кажется, что ничего не изменилось, однако ничего уже не будет как прежде…

7

…Мой мучитель стал более сдержанным. Он продолжал приходить ко мне, чтобы удовлетворить свой сексуальный голод, но уже не так часто. Нередко он спускался в погреб и ограничивался тем, что просто сидел и гладил кошек. Затем поднимался обратно, чтобы снова исчезнуть до завтра. Время от времени я слышала, как он разговаривает наверху. Я не знала, обращается он ко мне или эти слова – всего лишь вырвавшиеся на свободу узники его мыслей.

Как-то вечером он принес мне поднос с едой и ушел.

Пять минут спустя он вернулся со вторым подносом и сел неподалеку от меня, прямо на пол. Мы ели в абсолютной тишине. Он лишь смущенно улыбался мне. Это был наш первый совместный ужин. Впервые я могла смотреть ему в глаза без дрожи. Это было странное ощущение. Смесь приглушенного гнева и благодарности. Закончив с едой, он встал и спросил меня, сыта ли я. Я ответила утвердительно.

Я хотела бы, чтобы он задал мне другие вопросы, чтобы поговорил со мной ни о чем и обо всем, чтобы я чувствовала себя не такой одинокой, не такой ничтожной. Но в этот вечер ничего такого не произошло. Зато на следующий день мы снова ужинали вместе…

– Я не желаю тебе зла, поверь. Просто… просто эта потребность вот здесь, в глубине живота, иногда просыпается и заставляет меня… ну, ты понимаешь…

Я кивнула. Я не хотела ему противоречить, я не хотела, чтобы он уходил, снова оставив меня наедине с тишиной.

Возможно, он почувствовал мое желание? Может, он понимал меня, несмотря ни на что? Он остался до тех пор, пока я не доела свой ужин. И тут же, как только его силуэт исчез наверху лестницы, я начала жалеть, что он ушел. Точно так же, как его регулярные отъезды вызывали во мне ощущение ненужности и одиночества, его уход после ужина напоминал мне, что я – бесполезное существо, не заслуживающее никакого общения. Это чувство мне было хорошо знакомо благодаря моей матери.

Начиная с этого момента, он перестал ко мне прикасаться. Не потому, что я больше не вызывала у него желания, поскольку я догадывалась, что он боролся со своей «потребностью», когда уходил из погреба, даже не доев свой ужин, – его шаги казались более тяжелыми, чем обычно, ступая по деревянным ступенькам. А потому, что он так решил.

С тех пор мы стали ужинать вместе каждый вечер. Наши разговоры становились более содержательными, я рассказывала ему о своих друзьях по лицею, а он – о своей работе на ферме… Его взгляд стал более мягким, манеры – более легкими. Его доброжелательная неловкость диссонировала с дикой грубостью первых лет. Он меня рассмешил несколько раз, и я была потрясена, услышав впервые за долгое время это выражение радости, о существовании которой я успела забыть.

Затем через несколько месяцев после нашей первой совместной трапезы он спросил, не хочу ли я поужинать вместе с ним. На кухне.

Он пробормотал это приглашение с некоторым смущением в голосе, словно он приглашал меня на новогодний бал. Я улыбнулась ему. Наконец-то я смогу покинуть это место, расширить границы своей тюрьмы, даже если этот погреб благодаря его присутствию и нашим беседам становился для меня все менее гнетущим. Он достал из кармана связку ключей, освободил мое запястье и протянул мне руку, чтобы помочь подняться по лестнице.

Еще ни разу в жизни никто не относился ко мне так бережно. Мать никогда не давала мне руку, чтобы перейти через дорогу, или просто когда мы вместе шли по улице. Для нее я была всего лишь напоминанием о допущенной ошибке, о нежелательной беременности, о позоре, похожем на тот, что