– Не говори никому…

Он никогда не рассказывал, что он ее отец, и она всегда звала его «господин Такма». Но догадывалась… а сейчас чувствовала это точно… Эта доброта, последняя в ее жизни, ушла навсегда.

Вечером она вернулась в этот дом вместе со Стейном, пришел также доктор Тиленс, чтобы присутствовать при укладывании тела в гроб. Нет, сказала танте Адель, она совсем не боится ночевать в доме покойного, и служанки тоже не боятся, прошлой ночью все прекрасно спали. И на следующий день – день похорон – танте Адель оставалась абсолютно спокойна. Доктора Рулофса она встретила без эмоций; доктор пыхтел и стонал, положив руки на толстый асимметричный живот; сначала собирался пойти вместе со всеми на кладбище – но у него не хватило бы на это сил, так что он остался с Аделью. Пришли Дерксы: Антон, Харольд и Даан, пришел Стейн, д’Эрбур пришел вместе с зятем Фритсем Ван Вейли, пришли также женщины: Отилия Стейн, тетушка Стефания, тетушка Флор, Ина и блондиночка Лили; женщины остались вместе с доктором Рулофсом и танте Аделью, хранившей ледяное спокойствие. Когда похоронная процессия отошла от дома, женщины завели разговор о том, как им жалко grand-maman, и старый доктор разрыдался. Это было ужасное зрелище, когда древний старик – бесформенная туша, безвольно сидящая на стуле, – рыдал, приговаривая: так-так… ах да! – но Адель хранила спокойствие. Отилии Стейн это не удавалось: она горько плакала, и все понимали, что она оплакивает отца, хотя никто даже потихоньку не произнес это слово.

На следующее утро у Стейна была назначена встреча с нотариусом. Вернувшись домой, он сказал жене:

– Адель получает в наследство тридцать тысяч, а вы с Элли каждая по сто тысяч.

Отилия заплакала.

– Какой он был добрый! – говорила она сквозь рыдания. – Какой он был добрый!

– Но мы с нотариусом подумали, Отилия, что ради maman надо, чтобы о наследстве было как можно меньше разговоров.

– Он признал меня как свою дочь…

– Дело не в том, что признал. Он оставил тебе половину своего состояния, пополам с Элли, а доля Адели высчитана отдельно.

– Да, – сказала Отилия, – хорошо.

– Ты умеешь молчать, когда считаешь нужным.

Она подняла на него глаза.

– Обещаю никому не рассказывать. Но почему ты так говоришь?

– Потому что в приходно-расходных книгах у господина Такмы есть много записей о том, что он давал тебе деньги. Во всяком случае, там есть статья расходов «отдал О. С.».

Отилия покраснела.

– Но тебя это не касалось.

– Да, правда, но ты всегда утверждала, что находишь деньги в шкафу. Изображала безалаберность там, где ее не было.

– Господин Такма просил меня никому не говорить про эти деньги.

– Ты это выполняла. Вот я и говорю: ты умеешь молчать, когда считаешь нужным… Так что молчи и теперь.

– А вот в твоих советах я не нуждаюсь! – взвилась Отилия, но Стейн уже вышел из комнаты.

Она сжала кулаки; о, как она его ненавидит, как ненавидит, особенно его голос! Она не выносит его спокойного баса с бархатистым тембром, чеканно выговариваемых слов! Она его ненавидит, она готова ударить его в лицо, чтобы посмотреть, как он после этого станет чеканить слова! Она ненавидит его с каждым днем сильнее и сильнее. Ненавидит так, что хотела бы, чтобы он умер. Над телом господина Такмы она плачет, а над его телом будет ликовать! О, даже трудно передать, как она его ненавидит! Отилия представляла его себе мертвым, изуродованным, под колесами экипажа, с ножом в груди, с пулей в виске… и знала, что будет ликовать! И все потому, что он говорит так спокойно, холодно и размеренно, что для нее у него в запасе нет ни одного приветливого слова, ни одного ласкового жеста!

– Сто тысяч! – размышляла она. – Это уйма денег. Ах… я бы предпочла, чтобы господин Такма был жив! И чтобы он, всегда такой добрый, давал бы мне время от времени по несколько сот гульденов. Мне его будет очень не хватать. Теперь у меня есть деньги, но, кроме них, нет ничего!

И она снова разрыдалась, ломая руки, потому что чувствовала себя такой одинокой; господин Такма умер, Хью хоть и в Гааге, но живет в гостинице, хорошо хоть Лот приедет сегодня вечером…

Они приехали на следующий день после похорон, Лот и Элли, усталые после дороги и искренне переживающие утрату. Танте Адель – они поселились пока на Маурицкаде – не сразу это заметила, потому что, продержав себя в руках два последних дня, теперь бросилась, рыдая, к Элли на шею. Элли никогда не видела ее в таком состоянии, а Адель, дав наконец волю слезам и утратив контроль над собой, упала в обморок.

– Юфрау Адели пришлось столько пережить, – сказала Дор, и Кейтье подтвердила это, и вместе с Элли служанки привели Адель в чувство.

– Мне уже лучше, деточка, все в порядке… Идемте в столовую. Вы наверняка проголодались.

Она все еще всхлипывала, но старалась сдерживаться. За столом она заметила, насколько опечалены Лот и Элли.

– Дедушку похоронили вчера, да?

– Да, деточка… Доктор Тиленс сказал, что откладывать нельзя.

– Тогда нам не было смысла приезжать, – сказал Лот жестко. Губы его дрожали, в лице, обычно спокойном и нежном, читалось напряжение.

– Мы послали вам телеграмму с просьбой приехать, – сказала танте тихо, все еще плача, – потому что Элли в ближайшее время надо разобраться в делах.

– Наверное, я могла приехать и одна, – сказала Элли. – Разбираться в делах…

– Душеприказчиком выступает Стейн, – сказала танте тихо, – и он подумал…

– Стейн? – спросила Элли. – А почему не Лот?

– Так распорядился господин Такма, деточка… Стейн – муж maman Отилии… она тоже его наследница… как и ты…

– Моя матушка? – спросил Лот.

– Да… – ответила Адель смущенно.

Они поняли и не стали расспрашивать дальше, но было видно, как глубоко они переживают; лица у обоих были усталые и напряженные.

– Ваша матушка, Лот, обещала вечером зайти, чтобы вас повидать, – сказала танте Адель.

Элли покачала головой.

– Я до смерти устала, – сказала она. – Не могу ее дожидаться. Пойду прямо спать.

– Я ее приму, – сказал Лот.

Элли вскоре встала из-за стола и пошла наверх. Танте Адель последовала за ней. Лот пошел в другую комнату, чтобы освежиться. На лестнице Элли расплакалась.

– Бедный дедушка! – плакала она; голос ее срывался от слез.

В спальне танте Адель помогала ей.

– Ты так устала, детка? Ты ляжешь спать? Элли кивнула.

– Деточка, что-то случилось? У тебя такое напряженное выражение… Раньше я его никогда не видела… Деточка, скажи мне, ты же счастлива?