– А мы на такого собирались идти? – уточнил Роос, а генерал перевел.

– Судя по следам – да, – ответил Никодим.

– А как же убить такое чудовище?

Генерал пояснил:

– На вепря можно и ночью ходить, когда он на поля пробирается, покушать. Только он осторожный! Видит плохо, зато за версту носом чует. Не там встанешь, унюхает и уйдет. А днем кабан спит. В такие чащобы забирается, что человеку туда и не пройти. Только собакам!

– Да он их клыками, как комаров, раскидает! – воскликнул Роос.

– Кабан умный, знает, что собаки сами по себе не бегают, только с человеком, поэтому на всякий случай убегает. На то охота и рассчитана. Заранее определяют полянку, куда кабан выскочит непременно, и ставят там цепь стрелков. Здесь главное, чтобы зверь не выскочил неожиданно. Все сметает на своем пути! Завидев врага, может прыгнуть и проткнуть клыками!

– А если упасть на землю?

– Копытами убьет.

У этнографа загорелись глаза:

– Может быть, завтра охоту устроим?

– Траур, – с грустью напомнил генерал. – Не до забав…

– Жаль!

– Ваше высокопревосходительство, – обратился к генералу Никодим, – дозвольте вопрос!

– Валяй, – разрешил генерал.

– Люди говорят, что князь не угорел, отравили его.

– Увы, это правда.

– Еще говорят, яд в шампанское подсыпали?

– И это правда.

– Ваше высокопревосходительство, у кого же рука поднялась?

– Как ни крути, получается, жена его отравила, больше некому, – с горечью сообщил Веригин. – Кинула яд в бутылку и ускакала, прихватив вексель! А к князю утром Настя зашла, вместе и выпили.

– Я не верю,-поспешил заявить Павел Игнатьевич.

– Задушу Елизавету! – нервно сжал кулаки Никодим.

– Но-но! Не заговаривайся! – Павел Игнатьевич замахнулся на егеря. Ишь, что себе позволяет! – За такие речи тебя вздернуть мало.

В защиту хозяина ощетинился Ванька.

– Спокойно, спокойно, приятель, – погладил кабана Никодим и посмотрел злобно на управляющего. – Виселицы вашей не боюсь! За Василия Васильевича всегда был готов жизнь отдать, а теперь и подавно!

Управляющий ударил его кулаком в лицо, и еле успел шмыгнуть в карету. Кабан двинул прямо на него, чуть не зацепил клыками. Но Никодим свистнул, и Ванька покорно отбежал к нему.

– Ехал бы, Пал Игнатич, ты отсюда. Не вводил бы в искушение, – крикнул егерь.

– И правда, поехали, – сказал генерал. – До свиданья, Никодим! До свиданья, Ванька!

В карете Веригин попытался объяснить рассерженному Павлу Игнатьевичу:

– Никодим потерял любимого хозяина. Его можно понять. Видели, какие красные глаза от горя! А успокоится – придет извиняться.

– Распустились они, – в сердцах сказал Павел Игнатьевич.

У крыльца господского дома в имении Бергов Павел Игнатьевич и Мари вышли из кареты.

– Ерофей! Отвезешь господ – и быстро назад. И чтобы на сей раз без свинок! Успеешь с Глашкой после свадьбы намиловаться.

Ерошка всю дорогу обдумывал, что страшнее: сказать про гаплык и попасть под савельевский нож или жить всю жизнь с Глашкой? Если бы назад к Северским не послали – смолчал бы, но тут решился:

– Не губите, Пал Игнатьевич! Не невольте ехать к Северским!

Управляющий удивленно посмотрел на рухнувшего в пыль кучера.

– Савелий, старший конюх, сказал, что нашей барыне гаплык! – объяснил Ерошка. – А если я про то молчать не буду, и мне! И велел на дочке его жениться, на брюхатой! А я Мари люблю… – тут Ерошка заплакал.

Удивленный Роос попросил Угарова перевести; таким образом о чувствах кучера узнала Мари. Она подошла к Ерошке и ласково погладила его по кучерявым волосам:

– Mon cher, – прошептала Мари.

Парень тут же перестал реветь.

– Я еду с вами, – решил Павел Игнатьевич. – Что-то знает этот Савелий, что-то знает! Ерофей, не дрейфь. Гони!

Счастливый Ерофей так яростно хлестал коней, что Денис испугался, не отлетело бы колесо. Внезапно раздалось яростное "Тпру!" Все, кто сидел в карете, свалились друг на друга.

– Что творишь, убивец! – Павел Игнатьевич в ярости высунулся из окошка.

– Смотрите, – показал Ерошка, – чагравый мерин!

Шагах в двадцати и вправду пасся конь.

Кто-то стучал в дверь, и Тоннер с трудом разлепил глаза.

– Да, да! Войдите, – громко сказал Илья Андреевич, потом вспомнил, что дверь заперта на засов, встал и накинул халат.

– Кто там?

Из-за двери раздался шепот:

– Это я, Гришка!

Илья Андреевич отодвинул засов, и в комнату протиснулся лакей.

– Ты чего шепотом?

– Так велели, – снова еле слышно сказал Гришка.

– Кто?

– Сочин, смотритель со станции.

– Шепотом разговаривать?

– Он в парке спрятался. Я шел по аллее, а он меня хвать!

Тоннер потряс головой. Либо он не до конца проснулся, либо Гришка пьян.

– Что дальше?

– Утянул меня в чащу, а там и спрашивает: "Грамоту знаешь?"

Тоннер потянул носом воздух. Гришка на пьяного не походил, на ногах стоял уверенно.

– Я схватил Сочина за грудки и спрашиваю: "Пирогов с беленой объелся?" Ничего он мне не ответил, знай свое гнет: читать, писать умеешь? Я, конечно, много чего умею, например, бутылку с шампанским правильно открыть, в бокал красиво налить. Это не каждому доверят, правда? А читать мне незачем. Что я, поп?

Илья Андреевич помотал головой. На попа Гришка не походил.

– Вот и я про то! Так и сказал. А он в ответ: "Поклянись и перекрестись!" Я подумал, а чего бы мне не поклясться? Так и сделал, а он велел к вам идти. Но тайком, чтобы никто не видел. Дело у него к вам, – закончил Гришка. – Секретное! Как пойдете по центральной аллее, смотрите налево. За седьмым пеньком увидите большой дуб. От него десять шагов вглубь, там Сочин и ждет. Просил никому ни слова.

– Постой! – Медицина приучила Тоннера замечать всяческие несоответствия и строить на них суждения. – Грамоты, говоришь, не знаешь, а пеньки считать умеешь?

– Мне без счета никак. Сколько господ за стол сядут, столько надо тарелок поставить и вилок с ножами положить.

– Понятно, – сказал Тоннер. – За седьмым, говоришь, пеньком?

– Все верно, за седьмым. И чтобы не видел никто!