внутри я понимал, что всего этого недостаточно, что одни лишь вежливые письма научных светил здесь не помогут. Настал момент истины, и пора демонстрировать, что за моими угрозами стоят реальные возможности. Но как это сделать? Одно дело – напугать Овчинникова, что я могу испортить ему репутацию на Западе или сорвать какую-то конференцию. Совсем другое дело – повлиять на какого-то упрямого генерала, который уперся рогом; ведь, по большому счету, для него личные интересы Овчинникова ничего не значат. «Мы не делаем пустых угроз», – сказал кагэбэшник отцу. Значит, надо показать, что мы – тоже. Нужно продемонстрировать, что история с отцом может принести СССР неминуемый и серьезный урон, иначе он действительно может поехать не на запад, а на восток. Настало время переходить от угроз к делу.

И тут я натолкнулся на глухую стену. Мои западные коллеги категорически отказывались сменить вопросительный тон на утвердительный, перейти от озабоченных писем к «оргвыводам» и прямо обвинить СССР в нарушении биологической конвенции. Я хотел, чтобы прозвучали четкие публичные обвинения: мол, ситуация со штаммами Гольдфарба означает, что все, что советская сторона говорит по поводу Свердловска, – вранье, а в портфеле Ника Данилова были боевые штаммы антракса. Пусть СССР доказывает, что это не так.

Но у меня ничего не получалось.

– Пойми, в научном сообществе имеется консенсус: конвенция по БО – священная корова, которую нельзя трогать, – объяснял мне один доброжелательный коллега. – Администрация Рейгана только и ищет повода, как бы самой выйти из конвенции, поэтому любые сомнения в ее соблюдении льют воду на мельницу тех, кто хотел бы, чтобы этой конвенции вообще не было. Вот скажи: Мэтт Мезельсон подписал письмо в защиту твоего отца?

– Подписал.

– Правильно. Потому что если твоего отца не отпускают, то это ослабляет его позиции в спорах с ЦРУ, например, что «желтый дождь» в Лаосе и Камбодже – это вовсе никакой не нервный токсин советского производства, а испражнения тучи насекомых. Вся деятельность Мезельсона построена на том, что и «желтый дождь», и катастрофа в Свердловске – это плод воспаленного воображения ЦРУ. Мэтт будет заступаться за твоего отца, но никогда не подпишется под утверждением, что Советы нарушают конвенцию, – ни он, ни большинство американских биологов[47].

* * *

Помощь пришла с неожиданной стороны. В конце апреля мне позвонил редактор «Уолл-стрит джорнэл» Билл Кусевич: «Я пишу серию статей о советской программе БО, и мне сказали, что у вас есть что сказать на эту тему».

«Интересно, кто его на меня навел? – подумал я. – «Уолл- стрит джорнал» считался рупором непримиримых ястребов в Республиканской партии, а у меня с этим кругом никогда не было никаких контактов. Еще с московских времен мне всегда гораздо ближе была либеральная „Нью-Йорк Таймс“».

Через час я сидел в офисе Кусевича, в здании «Доу Джонс», недалеко от Уолл-стрит. Наконец-то я нашел благодарного слушателя. Билл не скрывал своего взгляда на вещи: СССР вовсю нарушает конвенцию, а американские биологи – мягкотелые либералы, попавшиеся на удочку советской пропаганды. Не стоит и говорить, что Рональд Рейган был для него последней надеждой цивилизации. Имя Овчинникова Биллу было хорошо известно. Юрий Анатольевич был в его глазах исчадием ада, а мой отец, как и Сахаров, – героями в борьбе добра со злом. После политически корректных бесед с академической публикой разговор с Биллом Кусевичем был для меня как бальзам на душу.

Серия из восьми статей Кусевича была опубликована в «Уолл стрит джорнал» в первой половине мая 1984 года. Каждая из них была на полполосы. Помимо интервью с эмигрантами, экспертами по БО, госчиновниками и источниками в разведке, Билл дал волю воображению и постарался создать объемные образы действующих лиц и ощущение интриги, тайны и зловещей опасности, исходящей из глубин «империи зла». Первая статья, «Ведущий ученый на тропе власти», была целиком посвящена Овчинникову. Юрий Анатольевич был представлен в виде почти что сверхчеловека, ученого-монстра из фильма про Джеймса Бонда, антигероя, не останавливающегося ни перед чем карьериста, сочетания таланта, безудержных амбиций, дьявольского обаяния и полного отсутствия морали. Безо всяких обиняков Билл назвал его руководителем тайного советского проекта по созданию смертоносных токсинов и вирусов, «генноинженерной бомбы», которая поставит Запад на колени. Это «один из наиболее опасных людей на Земле», – цитировал Билл источник в посольстве США в Москве. – Когда-нибудь имя Юрия Овчинникова станет не менее известно, чем имена Вернера фон Брауна[48] и Роберта Оппенгеймера[49] – людей, превративших научные открытия в оружие массового уничтожения», – заканчивалась статья.

Вторая статья из этой серии с портретом главного героя посреди страницы называлась «Дверь, захлопнувшаяся перед микробиологом». Наконец-то отцовская эпопея была подана в нужном мне ракурсе. Само ее появление после рассказа о зловещем Овчинникове и рассказа о катастрофе в Свердловске и «желтом дожде» в Лаосе идеально расставляло акценты: «Выдача Гольдфарбу разрешения на выезд и его столь драматичная отмена, не говоря уже об угрозе КГБ предъявить ему обвинения в государственной измене, – серьезное предостережение об опасном военном потенциале советской генной инженерии», – писал Билл.

Заключительная статья содержала рекомендации, как следует изменить оборонную и внешнюю политику США с учетом всего вышеизложенного. Похвалив президента Рейгана и министра обороны Вайнбергера за то, что они, наконец, пересмотрели близорукую политику Никсона, отказавшегося от развития БО в одностороннем порядке, Билл призвал значительно увеличить бюджет Пентагона на исследования в области «противодействия советскому использованию рекомбинантной ДНК в военных целях», после чего дал возможность представителям администрации излить душу по наболевшей теме.

«Советские нарушения, – сказал Биллу директор Федерального агентства по разоружению Кеннет Адельман, – должны напомнить общественности, сенаторам, конгрессменам и нашим союзникам, что процесс контроля над вооружениями без проверки соблюдения соглашений – дело опасное и принесет очень мало или вообще никакой пользы, если обе стороны не будут выполнять своих обязательств». А заместитель Вайнбергера в Пентагоне, Ричард Вагнер, сообщил, что «мы лишь пытаемся восстановить ущерб, нанесенный нашим программам химической и биологической защиты многолетним игнорированием этой проблемы в 70-е годы».

В заключение Билл обрушился на «ученых левых взглядов», которые пытаются «очернить» эти чисто оборонительные намерения Пентагона и обвиняют администрацию в желании начать новую гонку вооружений: «Ведь не существует беглецов из США, рассказывающих о военных разработках в секретных лабораториях… нет в Америке и „желтого дождя” или инцидентов, подобных свердловскому; нет и Давида Гольдфарба, у которого отняли свободу. Призывать Пентагон прекратить исследования – это самое ужасное, что мы можем сделать перед лицом советской угрозы. Как минимум мы должны понимать, куда ведут разработки профессора Овчинникова».

Лучше не придумаешь! Посмотрим, как теперь советская власть станет обвинять отца в попытке вывезти «секретные штаммы».

После выхода заключительной статьи я позвонил в Москву:

– Ну как? Слышали? – я знал, что статьи Билла читали по «Голосу Америки».

– Да, это посильнее, чем Фауст Гете, – сказал отец. – Вся Академия об этом только и говорит.

– Ну, а с тобой-то что? – накануне у отца должен был быть очередной допрос на Лубянке.

– А меня, представь, простили; дело ваше, говорят, закрыто, штаммы оказались для нас неинтересными[50]. Извините за беспокойство.

– А что с визой?

– Вот и я спросил: «А как насчет визы?» А они говорят: «Какой визы? Мы визами не занимаемся. Идите в ОВИР, подавайте снова, если хотите».

– А Юрий Анатольевич?

– Исчез. Не отвечает на звонки. Говорят, ушел в отпуск.

– То есть мы вернулись в исходную точку?

– Выходит, что так, – сказал отец. – После того, что у вас там про него напечатали, к Юрию Анатольевичу соваться бессмысленно. Но ведь могло быть и хуже. В общем, едва ли нам суждено с тобой увидеться.

– Не горюй, папа, – сказал я. – Мы еще что-нибудь придумаем.

– Я просто реалист, – ответил он. – Мне уже 65, как ты знаешь. Кстати, у Хесина диагностировали рак. Он просил передать тебе привет.

* * *

В свете того, что рассказал мне потом Сергей Безруков и что выяснилось о людях Конторы после ее развала, антагонистом Юрия Анатольевича, злым гением моего отца, по всей видимости, был легендарный «охотник за шпионами», генерал