– Ну посмотри, каких успехов ты добилась, – настаивала Деб. – Пусть все услышат твою игру.

– Нет, спасибо, – покачала я головой.

Деб отстала, хотя и сказала, что концерт пошел бы мне на пользу. Каждый раз, когда она заговаривала об этом, я отмахивалась. В конце концов, Деб сделала самое убедительное предложение.

– Тебе не придется учить наизусть!

Она пообещала, я смогу играть по нотам. Мы репетировали, записывали мою игру на магнитофон, прослушивали и исправляли ошибки.

На сцене я нервно отбивала ногой ритм. Оставалось надеяться, что слушатели не заметят, как я дрожу, садясь за рояль. Я выбрала «Маленького пастушка» Дебюсси. Пальцы легли на клавиши, я хорошо сыграла четыре первых такта, но споткнулась на пятом и остановилась. Деб сидела слева. Я взглянула на нее, она не шевелилась и лишь вопросительно смотрела.

Зрители ждали. Как долго я собираюсь сидеть, не играя? Мне нужно было придумать какой-то выход. А вдруг это пауза, задуманная композитором? Я пропустила еще несколько тактов, потом сыграла пятый такт правильно, словно повторение было частью произведения. Потом поднялась, положив руку на край рояля, повернулась лицом к слушателям и поклонилась. Раздались аплодисменты. Им понравилась моя игра. И то, что я не побоялась начать учиться музыке, будучи в три раза старше остальных учеников. Друзья вскочили на ноги, радуясь моим достижениям. Я улыбнулась и поклонилась еще дважды. Если бы я поддалась своему страху перед роялем, ничего этого не было бы.

На следующий год я выучила пьесу наизусть и приняла участие в концерте. Я же – пианист.

Я росла в доме, где не любили фотографироваться. Наши с сестрой школьные снимки в картонных рамках стояли на музыкальном центре. Еще была моя карточка в возрасте шести месяцев. И свадебное фото родителей – они стоят перед огромным многоярусным свадебным тортом. А еще портрет отца в военной форме. Вот и все.

Фотографий, где я в сверкающей короне задуваю свечи на шоколадном торте, который каждый год пекла тетя Луиза, нет. Нет и карточек с моих выступлений на школьных концертах. Нет снимков, на которых мы с сестрой открываем рождественские подарки. Мне приходится полагаться на память, когда я представляю себе свою любимую детскую игрушку – деревянную лошадку-качалку, подаренную родителями на Рождество.

Ну и что, ну и что, думала я раньше. Разве семейные фотографии – признак счастливой семьи? Я даже убедила себя, что родители просто решили потратить деньги не на фотоаппарат, а на полезные вещи – краски и альбомы, книги, уроки игры на фортепиано и билеты в бродвейский театр.

Детство моего мужа Сэма было совсем иным. В доме его родителей фотографии – повсюду. Каждый момент жизни Сэма, от рождения до того дня, когда он уехал учиться, был запечатлен на фотопленке – а то и на видео.

Мне нравилось рассматривать их фотографии, но, когда камера нацеливалась на меня – я же тоже стала частью этой большой и дружной семьи, – я закрывала лицо и пыталась спрятаться. А если избежать съемки не удавалось, на фотографиях я получалась очень напряженной и несчастной.

Перед камерой я чувствовала себя некомфортно, словно олень в свете фар. Как нужно улыбаться? Достаточно ли красива моя улыбка? Как встать? Естественна ли эта поза или она кажется натянутой? Не будут ли заметны недостатки, которые я пыталась скрыть макияжем?

Когда мы с Сэмом поженились, вопрос о покупке камеры даже не стоял – это было само собой разумеющимся. Муж документировал жизнь своей семьи. Но мой страх перед объективом никуда не делся. Я искала все возможные причины, лишь бы не фотографироваться.

Мы стали мужем и женой, потом родителями троих детей. Я была рада, что объектив Сэма чаще фиксирует важные моменты и вехи их жизни, а не моей. Мне нравилось стоять в стороне, стирать грязь с детских лиц, поправлять воротнички рубашек или разглаживать оборки на платье и командовать замереть.

Шли годы. Дети слезли с наших рук и коленей и начали расправлять крылья. Я пообещала себе фотографироваться, чтобы у них было больше фотографий всей нашей семьи. Но перед камерой мне все равно было некомфортно.

Так продолжалось до тех пор, пока дети не уехали. Мне больше не за кого было прятаться. Сэм хотел фотографировать меня.

– Дорогая, подними голову, – говорил он.

– Не сейчас, я работаю, – я отворачивалась.

Или: «Я готовлю». Или: «Я не в настроении».

Но однажды я заметила на его лице обиду на то, что я не разделяю его энтузиазма по поводу семейных фотографий. И я поняла: все это время я искала в сделанных им снимках собственные несовершенства, он же хотел запечатлеть счастливые моменты нашего брака, его любимую, жену и мать его детей, женщину, с которой он делит свои дом и жизнь.

Новый взгляд избавил меня от страхов. Теперь, когда я вижу направленный на меня объектив камеры, я не думаю, как в итоге получится мой нос или подбородок. Я просто хочу передать пленке свое счастье.

– Я слишком стара, и уже поздно что-то менять, – думала я.

Настроение было ужасным. Мой брак распался одновременно с окончанием моей карьеры в области юриспруденции. Я очень хотела стать писателем, но боялась, что не добьюсь успеха на этом поприще. Выходит, я столько лет потратила впустую?..

В таком состоянии я услышала по радио передачу про бабушку Мозес. Анн Мари Мозес ушла из дома в 13 лет, родила 10 детей, из которых вырастила лишь пятерых. Она жила и работала на небольших фермах, а в свободное время вышивала на холсте.

Когда ей исполнилось 78 лет, ее пальцы стали плохо гнуться, и она больше не могла держать иголку. Однако бабушку это не остановило. Она начала рисовать яркими красками сцены из сельской жизни на мазонитовых панелях. Первые два года бабушка дарила свои работы или продавала их за копейки. Но когда ей исполнилось 79 лет, ее «открыли» арт-критики и галеристы. Она создала более двух тысяч работ и в возрасте 100 лет сделала иллюстрации к книге «Ночь перед Рождеством».

Мое настроение изменилось. Если бабушка Мозес в возрасте 80 лет сумела сменить профессию, то это смогу и я в свои тридцать с небольшим. Как только передача закончилась, я включила компьютер и углубилась в работу над романом, который никак не могла дописать.

Через восемь месяцев мой роман опубликовали.