Жизнь с первым мужем не заладилась. Виктор Карлович был любимцем женщин и изменял маме, что ровным счетом ничего для него не значило. Роман на стороне он не считал поводом для развода. Мама была ревнива, и его постоянные адюльтеры в конце концов привели к тому, что отношения дали трещину. В один непрекрасный день 1958 года в пылу семейной ссоры Виктор Карлович накричал на маму, а она ему заявила:

– Не смей повышать на меня голос, мне вредно волноваться, я жду ребенка!

– Что ты еще себе придумала! – вспыхнул еще больше Монюков. – Я тебе этого не позволял!

Мама спокойно ответила:

– Не волнуйся, этот ребенок не от тебя.

12 июня 1958 года последовал развод, о чем свидетельствует документ о расторжении брака № 218 Куйбышевского районного бюро ЗАГСа и замужество с моим отцом, с которым мама познакомилась еще в конце 1940-х, когда он работал в Центральном детском театре и оформлял пьесу Островского “Не было ни гроша, да вдруг алтын” в постановке Геннадия Печникова. Поскольку мои родители были людьми чрезвычайно закрытыми в вопросах, касавшихся личной жизни, я узнал об этом лишь много лет спустя, когда нашел написанные мамой в 1949 году стихи, посвященные отцу. Как рассказывала мне уже в Париже искусствовед Маргарита Багинова, которая в 1940-х годах была дружна с родителями, встречи их проходили в садике перед Большим театром под цветущей сиренью. История сложносплетенных взаимоотношений Виктора Карловича Монюкова с его второй супругой Наташей в иносказательной форме легла в основу повести Виктории Токаревой “Террор любовью”, где одним мазком описана даже моя мама и упомянута сестра.

Кстати, о сирени. Мамина коллега по Центральному детскому театру актриса Татьяна Надеждина вспоминала, что соседки по гримуборной преподнесли ей в Татьянин день огромную корзину цветов, приложив к ней стихотворение:

Только потом Надеждина узнала, что на самом деле корзина цветов была предназначена другой Татьяне – Гулевич, а дарителем стал Александр Павлович Васильев. Но поскольку мама тогда еще была замужем за Монюковым, явиться домой с цветами она не могла и передарила их Надеждиной.

Конечно, коллеги по сцене сразу догадались, что мама влюблена. Та же Татьяна Надеждина рассказывала мне позднее: “Мы вдруг стали замечать, что Таня начала прихорашиваться. Делала необыкновенную прическу, которая в то время считалась самой модной, – бабетту. Повторить эту прическу было невозможно. У нее был такой дивный овал лица, что шла ей эта бабетта невероятно. И одеваться Таня стала очень красиво. А потом сообщила нам, что выходит замуж за Александра Павловича и ждет от него ребенка”.

Самое забавное, что мой отец в 1967 году ездил с Виктором Карловичем в Германию и оформлял его постановку “Мой бедный Марат” в театре Саарбрюккена по приглашению интенданта театра Хермана Ведекинда. За эту работу они получили солидное вознаграждение, 90 % которого были вынуждены сдать наличными в советском посольстве.

Итак, мама с папой встретились, полюбили друг друга, и случилось так, что во время гастролей Центрального детского театра в Киеве образовался я, единственный сын их. В моем архиве сохранились записки мамы из роддома после моего рождения. Одна из них адресована коллегам по театру:

Второе письмо – Магде Лукашевич, актрисе и лучшей подруге:

Я родился в Москве 8 декабря 1958 года и, сколько себя помню, всегда был в кулисах театра. Правда, папа реже брал меня в театр, нежели мама. Все же я с детства помню встречи с Любовью Орловой, Фаиной Раневской и Верой Марецкой – ведущими актрисами театра, для которых папа создавал костюмы и декорации.

В Детский театр, особенно когда нянек не было, меня брали чаще. Я помню себя в кулисах на маленькой табуретке – мама занята в спектакле “Один страшный день”. Роли в “Забытом блиндаже”, “Питере Пэне”, “Сказках Пушкина”, “Хижине дяди Тома”, “Традиционном сборе”, “Одолень-траве”. Забытые названия, некогда гремевшие по Москве театральной.

Одним из любимых спектаклей маленьких зрителей в ЦДТ был спектакль Анатолия Эфроса “Сказка о сказках”. Роль польской девочки Яни, которая уходила в лес за хворостом, на протяжении нескольких лет исполняла Татьяна Надеждина. Когда актриса забеременела и на сцену выходить в связи со своим положением больше не могла, на эту роль ввели мою маму. Вскоре забеременела и мама, она ждала моего появления на свет. Тогда директор театра Константин Язонович Шах-Азизов сказал:

– Не назначайте больше актрис на эту роль! Они все уходят в лес за хворостом, а возвращаются в положении!

Мама работала с Георгием Товстоноговым, Марией Кнебель, Сергеем Михалковым, Виктором Розовым, но часто уступала свои роли другим артисткам. Славы земной она не жаждала никогда.

Внешняя и внутренняя красота мамы привлекала художников и скульпторов. Ее фотографировал Наппельбаум; кроме ее собственного супруга, маму писали Татлин, Николай Ромадин и Федор Булгаков, лепили Николай Никогосян и Наталья Дерегус. Портрет кисти Татлина был выполнен в зеленых тонах и почему-то страшно не понравился маме. “У меня на нем лицо было зеленого цвета”, – вспоминала она. Этот портрет так и остался в мастерской художника. Наверняка по прошествии лет он попал в чьи-то руки, и его теперешний владелец даже не представляет, что на нем изображена Татьяна Гулевич.

Мало кому известно, что именно моя мама стала первой Снегурочкой на знаменитых кремлевских елках. Претенденток на роль внучки для Дедушки Мороза искали в Детском театре, и, поскольку мама была очень хорошенькой молодой артисткой на амплуа инженю, выбор пал на нее. На протяжении нескольких лет, из года в год мама участвовала в представлениях. Даже я успел застать ее Снегурочкой. Новогодние елки проходили не только в Кремлевском дворце, но также и в Доме Союзов, бывшем Дворянском собрании, и в Сокольниках, на открытом воздухе. Снегурочка-мама появлялась перед детьми рядом с Дедом Морозом в санях, запряженных тройкой настоящих лошадей. Театральная белая шубка с меховой опушкой от холода не спасала, мороз стоял страшный, и в ожидании выхода приходилось кутаться в собственное зимнее пальто. Артист, традиционно исполнявший роль Деда Мороза, согревался старым проверенным способом – выпивал коньячок перед каждым выходом к маленьким зрителям. А поскольку таких выходов за день было немало и одни дети сменяли других, к концу рабочего дня Дед Мороз еле держался на ногах. И вот однажды, как рассказывала мама, захмелевший Дедушка, будучи не в силах оставаться в вертикальном положении, опустился на пенек под елочкой и заснул. Чтобы не свалиться с пенька, он держался за посох, а счастливая детвора верещала: