В Париже у мамы сложились замечательные, доверительные отношения с людьми русской эмиграции. Она любила и умела дружить как никто. Одаривала всех, словно добрая фея, и заботой, и теплом. Во время увлекательных летних поездок во Францию мама познакомилась с замечательными женщинами: Натальей Петровной Бологовской, портнихой и актрисой, с балеринами Ballet Russe Ольгой Старк, Татьяной Лесковой, Ксенией Триполитовой, с певицей кабаре Людмилой Лопато, с хористкой “Русской оперы” в театре Елисейских полей Тусей Замчаловой, с чилийской художницей Ириной Петровной Бородаевской; в Брюсселе сдружилась с семьей русского графа Николая Апраксина, в Париже – с графиней Жаклин де Богурдон. Но более всех ей были все же близки московские актеры Лев Круглый и Наталья Энке (прежде москвичи, а потом парижане), с которыми она путешествовала по Франции.

Конечно, все эти впечатления и новые знания мама дарила затем своим студентам как в Школе-студии, так и в Славянском университете в Москве, где в последние годы заведовала кафедрой сценической речи. Она составила удивительный “Словарь забытых и мало употребляемых слов русского языка”. Любовь к родному языку и речи она сумела привить и детям. А как она умела радоваться нашим успехам! Как принимала новые статьи дочери Наташи, известной журналистки и преподавателя МГУ, комплименты в адрес моей книги “Красота в изгнании”! Хотя могла быть и строгой, и требовательной, но всегда духовной, стоявшей выше мелочей жизни.

Мама была радушной, щедрой и хлебосольной хозяйкой. Гости в нашем доме бывали регулярно: родня, подруги детства, коллеги и добрые друзья, среди которых – редкость в советские времена! – были и иностранцы. Один их них – болгарский театровед Иосиф Конфорти, учившийся в ГИТИСе и изучавший историю русского театра. Женат он был на знаменитой болгарской летчице Розе Георгиевой. Это была весьма колоритная дама. Юбкам она предпочитала брюки, обувь носила исключительно без каблука и вообще выглядела очень мужественно, несмотря на свое женственно-цветочное имя. Зычным голосом Роза любила напевать:

Прилетая в Москву компанией Balkan, Роза обыкновенно приходила к нам в гости с ночевкой. Она никогда не приезжала с пустыми руками. Сумки ее ломились от обилия вкусных гостинцев болгарского производства: какие-то консервы “Лечо”, всевозможные брынзы, настойка полыни… Даже мои первые джинсы были привезены Розой ни много ни мало из Ниццы. С ее легкой руки мама научилась печь национальные болгарские пироги – питку и баницу.

Бывала у нас дома и художница по костюмам, сербка Мара Финци, урожденная Трифунович, которая была женой знаменитого югославского искусствоведа. Искусствовед к тому времени давно умер, а Мара иногда наведывалась в Москву со старенькой мамой, маленькой и грузной сербкой. Однажды Мара приехала с приятельницей, русской эмигранткой из Югославии. (Я тогда не знал, что после революции в королевстве Югославия оказалось около шестидесяти тысяч эмигрантов из России.) Звали ее Светлана Богацинцевич. Эта красивая блондинка привезла в Москву сына, чтобы вылечить его от наркозависимости. Для меня это стало настоящим шоком. В 1975 году я понятия не имел о существовании наркоманов, о том, что их надо лечить.

Также отлично помню приезд интенданта театра в Саарбрюккене Хермана Ведекинда, которого отец должен был принять у нас дома, так как в Германии он принимал папу и Виктора Карловича Монюкова. Ситуация усложнялась тем, что на новую квартиру мы еще не переехали, а стены старой квартиры были порядком потертые. Чтобы спасти положение и как-то облагородить интерьер, папа даже одолжил у художника Анатолия Никича несколько крупногабаритных картин. За столом мама произнесла такой тост:

– Давайте выпьем за то, чтобы мы всегда жили в мире и никогда не делали пуф-пуф!

Это был 1970 год, воспоминания о войне были еще живы, будто она кончилась вчера… У всех в глазах стояли слезы.

Мама умела дружить и одаривать подарками своих друзей, принимать в них самое сердечное и непосредственное участие. Долгие годы она старалась помочь семье графа Василия Павловича Шереметева, выходца из некогда богатейшей русской семьи, художника, влачившего при большевиках нищенское существование. Дружила с киноактером Петром Глебовым и его супругой, красавицей Мариной, нашими соседями, с кинозвездой Натальей Фатеевой, со старейшими актрисами МХАТа Кирой Николаевной Головко и Софьей Станиславовной Пилявской, историком костюма Марией Николаевной Мерцаловой. Она помнила все дни рождения каждого из друзей и знакомых. Не пропускала ни праздников, ни тризн.

Мама была человеком большой русской души. Духовное играло огромную роль в ее жизни, оберегая от суеты мирской и готовя к жизни вечной. Уход ее из жизни в начале 2003 года у меня на руках был легким и светлым. Таким же, как и прекрасная жизнь ее, женщины, умевшей дарить добро и красоту стольким людям на земле.

Ближний круг моих родителей состоял из незаурядных и талантливых людей, которые оказали большое влияние на мое формирование. В наш дом часто приходили художники, драматурги, скульпторы, актеры и поэты, и я рос в атмосфере постоянных разговоров о театре, о живописи, вообще об искусстве.

Очень хорошо помню знаменитого актера Петра Глебова и его очаровательную жену Марину Алексеевну, урожденную Левицкую. Они были нашими соседями по дому и мамиными близкими друзьями, а их красавицы дочери – Лена и Оля – дружили с моей сестрой. За Петром Петровичем я даже донашивал какую-то французскую обувь, потому что у нас был один размер ноги, а Марина Алексеевна, или “тетя Марина”, как я ее называл, зная о моем увлечении стариной, приносила мне от знакомых старушек кошельки, старинные фотографии, перчатки, пуговки, кружева… Тетя Марина Глебова очень хорошо рисовала, любила акварель, с большим юмором и красивым акцентом рассказывала нам грузинские анекдоты, так как в молодости жила в Батуми. У нее был элегантный стиль одежды, всегда хорошее настроение и очаровательная дворняжка Джерик, белый в черных пятнах. Сестры Оля и Лена Глебовы спасли его от уличных хулиганов. Джерик был таким умным, что сам, один, ходил гулять, спускался по лестнице, а поднимался на лифте, ведь в подъезде все жильцы его знали. А перед квартирой Глебовых он подпрыгивал и носом звонил в дверь!

Легендарный исполнитель роли Григория Мелехова в классической экранизации “Тихого Дона” являлся потомственным дворянином и происходил из старинного рода князей Трубецких, поэтому квартира Глебовых на Фрунзенской набережной была заполнена многочисленными семейными портретами, старинной мебелью красного дерева и красивой посудой. У них, например, хранился редкий овальный портрет княгини Трубецкой кисти Винтергальтера, старинные пастели из имения Трубецких Узкое. На старости лет Петр Петрович с Мариной жили, увы, небогато: чтобы прожить в лихие 1990-е годы, им приходилось что-то продавать из старины. Я приобрел много маленьких безделушек, а также дорожный секретер Грибоедова из старинного имения на реке Зуша, перламутровый веер 1850-х годов княгини Трубецкой, ранее принадлежавший ее родственнице герцогине де Морни. И дядя Петя, и тетя Марина бывали в Париже у своих родственников графов Толстых.