– Слушай, да-а?!

После чего ввернул для доходчивости витиеватую фразу, состоящую из слов, его родному языку не присущих. В русский они, кстати, тоже пришли извне, от тюрков кажется. Фраза помогла. Гудков поверил в искренность своего компаньона и спокойно направился на посадку в самолет.

Ни Расулу, ни Гудкову в лютом кошмаре не могло привидеться, что в мангальном огне сгорел невинный пиджак мелкого романтика Федорова. Золотов свой никогда на вешалку не вешал. Просто накидывал на спинку кресла.

* * *

В пахнущей сырым деревом дачной баньке обстановка раскалилась до предела, хоть топить никто и не думал. Сидя на полке в парилке, оскорбленная Лера требовала от коварного Плетнева ответа. В первую очередь, разумеется, это касалось жены. Плетнев не сдавался. Не моргнув глазом, клялся, что у них с супругой исключительно деловые отношения, а развестись они просто не успели. Штамп в паспорте – чистая формальность, особенно когда нечего делить и отнимать.

Сделав вид, что поверила, Валерия перешла к следующему вопросу. К прекрасным молодым людям, запершим их в бане.

Здесь соврать не получилось. Пришлось признать, что никакая это не секретная операция. Вписался сдуру курьером, заработать хотел. А сразу не сказал, чтобы не выглядеть в ее глазах несимпатичным криминальным элементом. Вроде того, что их под дверью караулит. И если господа бандиты в Великозельске бриллиантов не найдут, то по их возвращении Антону с Лерой скучно не будет и щекотно тоже. Поэтому нужно придумать план спасения и выбираться.

Лера же не могла рассуждать о спасении, поскольку из головы не выходил врунишка Плетнев. Что еще он от нее утаил? Детей? Любовниц? То, что он сектант? Или инопланетянин?

Плетнев, дабы свернуть неприятный разговор, занялся полезным трудом по обустройству ночлега. Расстелил на полатях пиджак, вместо подушки положил завернутые в рубашку веники. Примирительно предложил Лере опробовать ложе. Лера легла молча, не пожелав даже спокойной ночи.

– Ладно, спи. Я у твоих ног, – примирительно заметил Антон Романович, ложась на лавку под полатями.

Он пытался заснуть, но сон не шел. Да какой тут сон? Ночь перед казнью. Лера на полатях упорно молчала.

– Плохо, если до четверга не освободимся, – не выдержав молчания, озабоченно заметил Антон. – У нас репетиция важная. В той сцене работы еще… И Генка, гад, халтурит.

Лера поглядела на него с тоской, как перебравший игрок в «очко». Она уже все ему простила, только не спешила признаться. По большому счету, и сама не образец искренности. Лечить лечила, а при этом хотела, чтобы он ничего не вспомнил! Даже про клятву забыла гиппократовскую. Святое.

– А кто твоя бывшая жена? Чем занимается?

Существование где-то жены, пусть даже бывшей и за тысячи километров, никак не давало покоя. Хотелось, чтобы Антон снова и снова убеждал, что никого у него нет.

– Сейчас – не знаю, а раньше работала человеком со связями. Есть, знаешь, такая профессия. Это она меня в органы устроила. С перспективой на карьеру.

– А тебе не хотелось. Но ты ее любил и сдался, да?

– Ага, любил, – с явной неприязнью подтвердил Антон, – и даже дослужился до майора. Лер, знаешь, почему я от нее сбежал? Она хотела взять под контроль всю мою жизнь. И ревновала меня к каждому столбу, выслеживала, словно шпионка. Это такая забава была – ревность ради ревности. И еще у нее хобби – скандалы на пустом месте. Из-за любой мелочи могла истерику закатить. Отрывалась так.

Плетнев постеснялся добавить, что жена на него тяжелую длань периодически поднимала.

– Ты не один такой… Каждый второй с половиной…

– Не представляешь, как я устал от этого! Никакой любви давно в помине не было. В конце концов собрал вещи и ушел. Пожалуйста, хоть ты меня не ревнуй. Просто доверяй мне.

– Нет… Не просто…

Она спустилась вниз, где и осталась.

* * *

Майор Фейк и храбрый репортер в холле гостиницы выясняли подробности погрома в номере. В этот раз даже Настя сразу заметила, что кто-то навещал приют московского следователя. Едкий дым от петарды не желал выветриваться, а валявшийся под дверью утюг красноречиво указывал на незаконное вторжение.

– Кавказец, – безапелляционно утверждал Ермаков, оскорблено прижимая к груди руки. В его заведении такого раньше не случалось. – Точно кавказец. Чернявый такой, с больной головой. Бухой. Оскорбил матерно. По-русски.

– Понятно, – констатировал озадаченный майор.

– Антон, я за тебя боюсь, – прошептала Настя по пути обратно в номер. – Будь осторожен. Кто это мог быть?

– Ну уж точно не ваххабиты, я им на фиг не нужен. Если только не наняли.

Настя остановилась посредине гостиничного коридора и придержала Золотова за пуговицу пиджака.

– Марусов церемониться не будет. Особенно сейчас, когда его поприжали. Ты бы поговорил с Димой насчет охраны. Хочешь, я?

Бесполезно. Людей в отделе и так наперечет. Никто охрану не даст. А просить об этом Федорова после последнего их разговора даже как-то унизительно. Вячеслав Андреевич погрустнел. При упоминании Димы в голове всплыли слова романтика о том, что Анастасия Премудрая банально использует Золотова.

Слава высвободил из ее рук свою пуговицу и спросил в лоб:

– Скажи, почему ты со мной?

Тон вопроса Насте совершенно не понравился – таким обычно ведут допросы подозреваемых.

– Я хорошо знаю жизнь. Просто так ничего не бывает, – он продолжил допрос: – У нас с тобой никаких перспектив. Рано или поздно я уеду, и всё закончится. Вот я и спрашиваю – зачем? Ты подгоняешь мне разоблачительные материалы, помогаешь. Для чего тебе это нужно? И всё остальное – зачем?

Под всем остальным – Настя прекрасно поняла – имелось в виду именно то, для чего мужчина и женщина на склоне дня идут в гостиничный номер.

Почувствовав, как от напряжения взмокла спина и к коже прилипла рубашка, Золотов снял пиджак и, удерживая его пальцем за вешалку, принялся задумчиво раскачивать. Если бы Антон просто поднял руку и молча ее ударил, даже тогда Настя не была бы так ошарашена. Она побледнела от праведного гнева:

– Ты… ты… намекаешь, что я… Что у меня… Что я интерес… имею?

– Такое иногда случается, – спокойно заметил Золотов. Ему, по натуре человеку романтического склада, верящему в любовь с первого взгляда и прочую чепуху, произносить подобные вещи было сложно. Он очень старался, чтобы получалось естественно, и оттого выглядел сущим мерзавцем.

Настолько естественно, что Настя от оскорбления лучших своих чувств перестала заикаться и, наливаясь краской, с вызовом произнесла:

– И что будет, если я скажу – да? Имею выгоду?

Золотов в глубине души не верил, что Настя подтвердит свой интерес, поэтому не знал, что ответить.