Многие парни поступали таким образом. Мой метод немного отличался тем, что по окончании работы я начисто обрезал торчащие концы струн, чтобы они ни за что не цеплялись. Другие обычно оставляют болтающиеся концы.

Я провел пальцами по колкам; струны были обрезаны ровно. Судя по их тусклому оттенку, ровным концам и расстоянию до грифа, можно было прийти к выводу, что на гитаре уже давно не играли. То есть Сэм каким-то образом приобрел Джимми, поставил гитару здесь и забыл о ней. Это означало, что он не имел намерения играть на ней; он просто хотел, чтобы кто-то другой не мог этого делать. И этим «кем-то» был я.

Джимми стал его очередным трофеем.

Я ощупал струны, и хотя они уже утратили жизненную силу, Джимми ничуть не изменился. Его глубокий, сочный, резонирующий звук вернулся к жизни, и перед моими закрытыми глазами развернулось слайд-шоу воспоминаний. Отец, выходивший на сцену из шатра или гулявший среди ясеней. Долгие часы, когда я играл на гитаре, развалившись на заднем сиденье, пока отец и Биг-Биг слушали и учили меня разным приемам. Некоторые воспоминания были зернистыми и черно-белыми, другие — цветными и даже объемными, и все они были связаны с узами моей души. Я повернул Джимми, поднес головку грифа к тусклому свету и прочитал слова, выгравированные моей мамой, когда она подарил Джимми отцу в день их бракосочетания.

Для меня Джимми был не просто клееной деревяшкой со струнами. Много ночей я проспал в обнимку с его грифом. Он был моим плюшевым мишкой. Шепотом моей мамы. Руками моего отца. Моим вектором гравитации. А теперь он был моим билетом домой.

Я ощутил закипающий гнев. Откуда Джимми появился у Сэма? Когда это случилось? Как долго гитара находилась у него? Почему? Или он сам ударил меня по затылку? Или же все же кого-то нанял для этого грязного дела? У меня было очень много вопросов, но я понимал, что если начну задавать их, если вообще проявлю какой-то интерес к одному из наиболее ценных трофеев Сэма, то Джимми исчезнет, и я больше никогда его не увижу.

Что делать? Мне оставалось либо украсть Джимми, либо застать Сэма в его офисе, объясниться с ним и забрать Джимми у него на глазах. Но я должен был сделать все это таким образом, чтобы не помешать записи нашего альбома и не повредить карьере Делии.

Я помнил свою драку со школьным хулиганом и был бы рад повторить это, но если я вышибу зубы Сэму, это повредит Делии. Я должен был включить голову, а не кулаки. Я должен был найти замену для Джимми и незаметно обменять гитары. Тогда Сэм не скоро об этом узнает.

Ранним утром в пятницу я перебрал старые «Мартины» в мастерской Риггса. Когда он спросил, что я делаю, я сказал, что ищу экземпляр D-28. Что-нибудь, основательно потрепанное. Он снял со стойки один футляр, открыл его и протянул мне. Модель конца 1960-х или начала 1970-х годов. Меня интересовал в основном не звук, а цвет. Я поднес гитару к свету: очень похоже.

Я заплатил Риггсу четыре тысячи долларов и начал строить планы. Лучшее время приходилось на вторую половину дня, когда мы завершим студийную запись и все будут отмечать это событие во дворе. Еще лучше сделать это вечером, когда Сэм основательно выпьет. Мне нужно было иметь в запасе всего лишь полторы минуты.

Мы отпраздновали окончание звукозаписи шампанским, холодным пивом, хот-догами и гамбургерами. Я стоял у гриля и наблюдал за Сэмом.

Обняв Делию одной рукой, он поднял бокал и начал свой тост со списка новых дат концертного турне. Потом он поднял тост в честь Делии, ее умения работать с публикой и ее голоса, который, по его словам, был чем-то совершенно новым для него. Выше только небо. Потом он поднял тост в честь музыкантов и их нелегкой работы. И, наконец, он поздравил меня.

— Я уже давно работаю в этом бизнесе и знал немало великих людей, но не видел никого, что сочетает слова и гитарную музыку с таким мастерством, как Купер О’Коннор. — Он посмотрел на меня. — А то, как звук твоей гитары сочетается со словами и голосом Делии… — он скосил взгляд куда-то в сторону моего копчика, — это просто волшебно. Даже не скажу, какие высоты ждут вас обоих. — Он поднял бокал. — За великие дела, которые нас ждут!

На минуту я почти ему поверил.

К десяти вечера все основательно расслабились. Сэм расхаживал по дорожке, заходил в дом и выходил оттуда, разговаривал с Бернадеттой и отвечал на телефонные звонки, — в общем, показывал, что он работает в любое время дня и ночи. Когда позвонил кто-то из другого штата, я понял, что у меня появился шанс. Сэм исчез в доме, и я сказал Делии, что сейчас вернусь.

Я обогнул дом, залез в багажник ее автомобиля, взял новый/старый «Мартин» и направился через рощицу к офису Сэма. Я вошел в конференц-зал через заднюю дверь, поднялся наверх и в полной темноте двинулся через офис. Я обошел вокруг стола, миновал открытую дверь, нашел ключ, открыл стеклянную витрину, поменял гитары, запер витрину и спрятал ключ. Потом я вышел из офиса и уловил слабый запах пропана, которого раньше не было. Я торопливо спустился по лестнице и направился через конференц-зал к задней двери, где запах усилился.

Там я столкнулся с Сэмом.

Свет снаружи обозначал его силуэт. Его стальные глаза были сфокусированы на мне и на гитарном футляре. В правой руке он держал пистолет. Он поднял руку и молча прицелился в меня.

Потом он выстрелил.

Когда его палец на спусковом крючке согнулся, я прислонил Джимми к груди. Когда пуля пронзила футляр, меня ослепила вспышка. Пуля вошла в еловую крышку Джимми, вышла из задней крышки из бразильского палисандра и попала в мою грудь.

У меня сохранилось смутное воспоминание о вспышке, мощном взрыве, пронзительной боли в ушах, палящем жаре в горле и глазах, о чем-то слишком тяжелом, упавшем на меня. Когда я открыл глаза, весь мир был в огне. Было такое впечатление, словно кто-то воткнул мне в грудь раскаленную кочергу. Дым был таким густым, что я ничего не видел. Я попытался закричать. Я попытался сдвинуться с места.

Джимми лежал рядом со мной. Я подтянул его ближе и обнял левой рукой. Постарался защитить его от жара. Я помню, как обнимал гитару и понимал, что мы оба умрем в этой комнате. Записная книжка, заткнутая под ремень на спине, куда-то исчезла. Мысль о том, что она горит где-то рядом, опечалила меня больше, чем дыра в груди.

Я думал о Делии, видел ее лицо, слышал ее голос. Мне хотелось провести остаток жизни рядом с ней. Последние мои мысли были об отце. От кого он услышит эту новость? Как он воспримет ее? Приедет ли он сюда и отвезет мое бренное тело домой? Похоронит меня среди ясеней рядом с мамой? Что он напишет на моей надгробной плите?

Кто-то как будто орудовал стилетом в моем горле. Боль стала нестерпимой. Я снова попытался встать, но груз, придавивший меня, был слишком тяжелым; моя правая рука не двигалась и отказывалась воспринимать сигналы, исходящие от мозга.