— Теперь поговорим насчет песен, — сказал он и посмотрел на меня.

Песни проблему не составляли. У меня их было полно. Крупную проблему представлял собой Сэм. Я по-прежнему не доверял ему настолько, что был готов уйти в любой момент, но не мог оспорить его продюсерские способности, поэтому старался держать свои козыри при себе. Да, я все еще был зеленым юнцом, и пять лет ремонта гитар и чистки туалетов в «Раймане» не означали, что я хорошо разбирался в музыкальном бизнесе, но я неплохо разбирался в людях. А глаза Сэма выдавали то, что он думал о нас.

Для Сэма мы с Делией были не более чем вагонами поезда, мчавшегося в ночи. Он мог ехать на нашем горбу до тех пор, пока мы окончательно не износимся или пока ему не подвернется что-нибудь получше. Его дружелюбная улыбка, приклеенная к лицу, не могла одурачить меня, как и ковровая дорожка, которую он ежедневно расстилал перед Делией. Она выросла в нужде, и отец не уделял ей внимания, так что Сэм заполнял эту пустоту с выгодой для себя. Он покупал ей красивые вещи, разыгрывал нежного дядюшку и держал ее в своем заднем кармане. Этакий дядюшка Уорбакс[50].

Я знал, что он нам нужен, и в тот момент он нуждался в нас. Но Сэм хотел, чтобы Делия отправилась с ним туда, куда он хотел ее отправить, а у меня было сильнейшее подозрение, что Делии это совсем не понравится. Но он мастерски использовал ее сердечность, и поэтому пытаться убедить ее в обратном было сизифовым трудом. Принимая во внимание это обстоятельство и зная о предстоящей схватке с Сэмом, я сначала показал песни Делии. Я позволил ей выбрать тот звук, который она хотела. Но я понял, что мы в беде, когда она испугалась принять решение.

— Нам нужно спросить у Сэма.

Готов признать, что я окружил Делию своей заботой, — может быть, даже в излишней степени. Но в свою защиту могу сказать, что я не пытался делать ее такой, как мне хотелось. Я пытался вдохновить ее, чтобы она обрела свободу и стала сама собой. До сих пор ни один мужчина так с ней не поступал.

— Ди, если ты собираешься петь со мной в два часа ночи, то что ты будешь петь?

Она без колебаний выбрала восемь песен из моей записной книжки. Ее выбор был достойным. Каждая из этих песен сочеталась с ее голосом, демонстрировала ее возможности и вокальный диапазон и позволяла Делии влиять на управление собственным брендом. Поскольку многие из этих песен были балладами, они позволяли ей выразить глубину той чувственной правды, которая сделала ее знаменитой.

Билеты на выступления Делии распродавались заранее, потому что люди верили в ее искренность, даже если она исполняла чужие композиции, а мои песни лишь усиливали этот эффект. Мы решили прийти с ними в студию Сэма. Я знал, что ему это не понравится, но он не мог спорить со мной, ведь я был автором песен.

Сэм не был болваном. Он понимал, что я многое держу при себе. Он хотел укрепить свой контроль; кроме того, судя по выражению его лица, ему не нравилось, в каком направлении уводили Делию мои песни. Я понимал, что между его пониманием успеха и желанием Делии быть собой существует изначальное противоречие. Это было нормально. Но это становилось ненормальным, если человек пользовался своим успехом как неизменным аргументом для продажи результатов чужого творчества. Чтобы брать, нужно что-то давать взамен, а Сэм хотел только брать. Из разговоров с Риггсом мне было известно, что Сэм давно продавал свои контракты на сторону, но поскольку все, к чему он прикасался, превращалось в золото или платину, никто с ним не спорил.

В конце концов мы убедили его выпустить «премиальный» альбом с восемью новыми оригиналами и живыми записями с концертов, которые мы будем давать в следующие несколько месяцев. Мы даже вбросили идею добавить одну или две кавер-версии, если нам вдруг на самом деле понравится оригинальное исполнение. Делия выглядела довольной, но меня донимало какое-то смутное подозрение. Сэм слишком легко уступил. Я чувствовал, что он знает что-то такое, о чем мы не догадываемся. Я не представлял, что это, и не имел достаточного опыта, чтобы выяснить самостоятельно.

Я был совершенно уверен, что Сэм ни за что не согласится с нашим последним требованием. До наступления цифровой эпохи музыка представляла собой совместное переживание и записывалась именно как таковое. Это означало, что группы или певцы и музыканты собираются в одном помещении — во многом так же, как во время сценических представлений, — и начинают играть. Они могут исполнять одну и ту же песню десять или пятнадцать раз подряд, но суть в том, что они делают это вместе. В итоге запись улавливает не только звучание, но и «алхимию» их совместного переживания и восприятия.

Но все изменилось.

Мы с Делией на собственном опыте знали, что происходившее на сцене будет трудно воспроизвести в студии, особенно с учетом того, как делались записи. Как правило, артисты записывали свои звуковые дорожки отдельно. Это означало, что при записи альбома музыканты редко играли вместе. Барабанщик задавал ритм, в другой день бас-гитарист исполнял свое соло, потом вступали другие гитаристы, которые сначала записывали ритм, а затем сольные фрагменты. Вокалисты делали запись в последнюю очередь.

Совместного переживания не получалось. Ничего похожего на сценическое выступление. Кроме того, это означало, что если записывающая компания пользовалась услугами студийных музыкантов, то певец мог вообще не знать барабанщика, гитаристов и всех остальных. Продюсер берет отдельные части и микширует их; то есть он решает, как будет звучать музыка. Он диктует ее восприятие.

Тогда 99 процентов музыки уже записывалось подобным образом. И это не нравилось ни мне, ни Делии. Подлинным даром Делии было ее умение выражать чувства, и оно проявлялось наилучшим образом, когда мы играли вместе. Это обстоятельство было крайне неприятным для Сэма, но он признавал силу музыкальной «алхимии». К нашему изумлению, он согласился записывать музыку так, как хотели мы. Тогда я заподозрил, что здесь что-то не так.

Мы запланировали сеанс звукозаписи на следующую неделю. А после этого мы с Делией собирались поехать в Колорадо.

Перед отъездом мне оставалось сделать еще кое-что, и я предложил Делии покататься по окрестностям. Мы выехали из города, и по обеим сторонам дороги потянулись конюшни и амбары, ячменные поля и пологие холмы.

Она откинула голову назад.

— Куда мы направляемся?

— Увидишь.

Большую часть дня мы просто ездили вокруг города. Ее рука лежала в моей руке. Мы смеялись и болтали о концертах.

— А помнишь, когда…

— Как насчет того парня…

— О чем мы думали?

О членах группы. О порванных гитарных струнах. Об Эйфелевой башне, Биг-Бене, статуе Свободы и бухте Сан-Франциско.

Когда Делия чувствовала себя по-настоящему уютно в присутствии другого человека, она имела привычку напевать про себя. При этом она сплетала воедино разные мелодии. Некоторые из самых прекрасных песен, какие мне приходилось слышать, вообще не были песнями. Я был уверен, что она даже не осознает, как это делает. Большую часть дня она накручивала волосы на указательный палец и пела. На смену беспокойной, хрупкой девушке, с которой я встретился в «Раймане», пришла лучезарная женщина, сидевшая рядом со мной. Я привык к ее присутствию, к ее нежности, к ее прикосновениям. Даже к ее запаху. Иногда, когда мы были вместе, я просто закрывал глаза и дышал.