— Не хочешь в монастырь? Тогда езжай в Вест-Индии. Очередной флот выходит завтра… — взгляд на размахивающие маятником часы, — нет, уже сегодня. В Новую Картахену.

— Но что я там буду делать? — А руки уже набрасывают стремительные строки рваным почерком дона Диего: размашистым, с излишними завитушками. Когда пишет сама Руфина, буковки выходят круглые и меленькие. Взгляд через плечо… Умница! Пишет ректору. Так, мол, и так, вынужден уехать. По соображению здоровья, во Фландрию. Вот пусть орден там и ищет жертву-врага. Мужчину в Нидерландах, а не девицу в Индиях.

— Ты хотела жить? Живи.

Ответ — робкая улыбка. На мгновение, даже меньше. Потом — снова уличный судья.

— Подойдет, ваша светлость. Только… моя мантия немного примелькалась, да и бумаги вы выписали на женское имя.

— Верно. Что-нибудь придумаем. Кстати, вытащи нижний ящик стола, раз уж сидишь на моем месте. Открыт, открыт. Да, возьми два мешочка. На первое время. И… Мать тебя не научила варить эликсир для моей несчастной утробы?

— Учила, ваша светлость. — И снова растерянное личико и деловито взвешивающая мешочки с серебром рука. — Двести реалов… Я ведь не скоро отдам.

— Отдавать? Вздор! Не нужно. Серебро у меня пока водится. А вот эликсир можешь сделать только ты! Обустроишься — напиши, чего не хватает. Ингредиенты вышлю. Ты лиценциат, тебе аптеку держать можно.

Про оплату работы — ни слова, как и положено между благородными людьми.

Неуверенный кивок. Спокойный голос. Снова двое, Диего и Руфина разом. Странно, маска кажется более живой, чем настоящая девушка, что скрывалась под ней столько лет. Увы, большую часть жизни донья Руфина штопала мантию Диего, писала за него магистерский тезис, спала. Еще ходила в церковь, на рынок, болтала с подругой. Немного. Выходит, что маска скорее она, чем он. Да сможет ли она жить как обычная женщина? Сама про это даже не думает.

— Я лиценциат права. Не медицины.

— Полагаешь, в Индиях это кого-то волнует? Образование есть — значит, не ведьма… Этого хватит. Другое дело, что тебе и на себя саму нельзя быть похожей. Лицо можно прикрыть мантильей, а рост и походку? И еще, тебе понадобится служанка. Благородной даме не пристало путешествовать одной. Любое нарушение правил — приметно. Я тут ничего не придумаю, но знаю сеньору, которая будет рада разрешить наши затруднения. Помнишь Риос?

Холод могилы отступает, на мгновение сменившись прежним теплом. Теперь перед графом только Руфина. Настоящая. Девушка до корней волос, хотя не простая и не обыкновенная.

— А вы хороший, дон Барахас. Я даже не ожидала, что вы настолько хороший. И хитрый.

Подскочила, чмокнула — в щеку, по-родственному.

— Я? Сам не ожидал…

Риос бровью не повела, получив приказ приготовить гостью в дорогу, только в уголках губ мелькнуло торжество. Нужна, еще как нужна! После всех лет… Она ведь хоть и не благородная, но чистой крови. С младенчества знала — ее долг служить, и служить верно. Не удивилась, когда ее — соплюшку! — привезли из деревни в огромный город, показали хозяйке — та показалась краше и ангелов небесных. И добрей — после домашних-то ежовых рукавиц. Уже потом Риос поняла — графиня нарочно выбрала в личные горничные самую маленькую, чтобы самой себе моложе казаться. А еще — чтобы самой не попасть под власть какого Цербера в юбке.

Что такое бывает — Риос узнала скоренько. Да только ей самой всегда больше хотелось быть не столько главной, сколько нужной, а с одним севильским домом хлопот — в шесть рук не управиться. А ведь есть еще дворцы в поместьях, и старый замок, и резиденции в Мадриде и Вальядолиде. И власти, и забот хватало. Только рождались у хозяйки одни сыновья, а старость подбиралась все ближе… Не настигла — очередной младенец утащил мать с собой в могилу.

Граф Барахас смерть жены принял к сведению… но не признал. На женской половине все осталось по-прежнему. Тот же штат прислуги, то же жалованье, многие из прежних хлопот — и скука. Что ж, вот и настал час веселья! Хорошо знакомая девушка в мужской одежде, со шпагой на боку. Судя по выстрелам и крикам в ночи — не маскарад, беда.

Выслушала поручение. Смерила взглядом колокольню астурийскую, разом одобрительно и укоризненно.

— Будет исполнено, сеньор. Только… у нас такие высокие девицы не служат. Разрешите использовать вещи госпожи?

Граф кивнул. Подробности — не его дело. Будет нужно — скажет. Например:

— Боюсь, мой сеньор, как мы ни стараемся, получается очень приметная девица. Рост… и многое другое.

Тогда придется немного поправить изначальный приказ.

— Пусть будет — приметная. Лишь бы никому и в голову прийти не могло, что это донья де Теруан…

Хлопоты отвлекают от страха. От отчаяния. От желания забиться под сильное крыло, как цыпленку под наседку… Но — два часа, и все, что только можно, сделано. Теперь каждая минута в мнимой безопасности кабинета севильского советника — потеря.

Новоявленная донья Изабелла де Тахо — прощается. Действительно, на себя не похожа. Наряд еще тех времен, когда слава не пряталась в траурные одежды. Открытое лицо, открытые волосы — скрывать нечего, а мавританские обычаи северянке безразличны. Коса не скручена в башню, вокруг которой мантилью наматывать, — украшена лентой и переброшена через плечо, одно это уменьшило рост от «вот длинная!» до «северяне повыше прочих…» Наверняка есть и другие хитрости, не заметные мужскому взгляду.

Что получилось? Странноватая особа, которая может себе позволить многое. Есть в ней что-то и от Руфины, и от Диего разом — но не настолько, чтобы ее заподозрить. Молчит. Все уже сказано. В порту уже ждет багаж, и удалось договориться с одной из выезжающих в Новый Свет семей о том, что они присмотрят за путешественницей, а приглянутся друг другу, так и останутся у нее в вассалах.

Вот и все. Тяжелая карета, не скрываясь, гремит возле парадного подъезда. Обещает писать? Обязательно, но чужой рукой, чтобы не выдать себя почерком. Правильно… А руки у нее прежние, равно привыкшие к мечу, перу и ступке для перетирания лекарских зелий. Остается надеяться, что в новой жизни девочке больше пригодятся два последних умения…

Утренняя Севилья словно родилась заново: воспоминания о ночи лежат в приречных кварталах. По улицам ходит зоркая стража, тюрьма — полней вечернего. Город спокоен, публика гуляет по площади между Алькасаром и Биржей. О размахе ночных событий напоминают только тяжелые шаги патрулей, но в тишине, что наступает за спинами стражей, рождаются песни и легенды. О людях, умерших за веру и короля и давших звону крючкам-судейским — без сомнения. Но и о двух астурийцах, не бравших взятки, тоже! Иногда смерть и поражение приносят не меньше славы, чем победа, а юности свойственна забота скорее о бессмертии, чем о жизни.

Алькальд-недоучка, заступая в первый патруль, оборачивается к опытному альгвазилу и спрашивает не без робости:

— Сеньор Эррера, вы ведь с ними служили? А дона Диего даже и учили… Я хочу стать таким же!