– Дубина стоеросовая! – изо всех сил заорал он на меня. – Зачем ты стала спускаться? Сказал же тебе, загорай! Так нет, поперлась самостоятельно вниз! Уж если родилась неповоротливая, как корова, так сиди там, где сидят все «чайники», и знай свое место!

Слезы полились у меня из глаз.

– Ну зачем же ты так! – укоризненно проворковал Вадиму голубой комбинезон, а желтый противненько захихикал.

Вниз на подъемнике меня провожали несколько сердобольных женщин, что казалось унизительным вдвойне… Вернувшись одна в гостиницу, я окончательно сдала лыжи в прокат и решила для себя, что больше никогда в жизни на них не встану. Так бы и не встала, если бы не Сережа. Это он захотел научиться на них кататься. С ним вместе заново начала учиться и я и теперь, конечно, не сомневалась, что смогу спуститься с Чегета без особых потерь. Вот только воспоминания… Куда деваться от них?

На обратном пути в Москву мы с Вадимом не разговаривали.

– Извини, что испортила тебе отпуск, – сказала я ему при расставании, потому что прочитала в какой-то книжке, что расставаться надо друзьями. Он же только пожал плечами в ответ. Эти слова до сих пор жгут стыдом мое сердце. Сейчас бы я так ни за что не сказала, но тогда я была несмышленой семнадцатилетней девчонкой и всерьез полагала, что причиной разрыва наших отношений с Вадимом явилось мое неумение кататься на горных лыжах.

На этот раз горнолыжников в самолете оказалось больше половины. Минеральные Воды, чего уж я никак не ожидала, встретили нас московской погодой – снег с дождем, промозглая изморось, температура около нуля. Однако, когда мы переехали через долину, где в полях еще чернела голая земля, и начали подниматься в горы, солнце стало все чаще радовать нас своим появлением. Около Тырныауза оно уже блестело и переливалось на горных породах так, что я достала солнечные очки. Сереже нравились и необыкновенные горы – одинокие, круглые, вырастающие, казалось, прямо из равнин, – и вид аккуратных селений с белыми домиками, окруженными мокрыми от дождя черными деревьями. А когда мы въехали в ущелье и стали подниматься вдоль речки Баксан, уже между настоящих горных отрогов, он крутил головой во все стороны в полном восторге. Потом высоко вверху появились снежные пики, а у меня опять заложило уши от подъема на высоту, и, если бы не развеселые попутчики, с которыми мы на паях арендовали микроавтобус, настроение мое оставляло бы желать лучшего – меня просто колотило от воспоминаний.

Попутчиков было четверо – тридцатилетние мужики, по-видимому, друзья детства, собрались старой компанией в горы, с трудом, как я поняла из разговора, оторвавшись от жен. Местный коньяк по-прежнему пользовался успехом, потому что, затарившись у первого же придорожного магазина, они начали отмечать свой холостяцкий отпуск прямо в дороге. Отмечали весело: пили, пели и умудрялись танцевать прямо на ходу, в кивающей в разные стороны маршрутке. При этом они не забывали вежливо спрашивать нас:

– Мы вам не мешаем?

Мы с Сережей вежливо отвечали, что нет.

Водитель из местных, занимавшийся извозом профессионально, видимо, привык уже ко всему, потому что сосредоточил все внимание на дороге, никак не реагируя на плясунов. Пригласили попраздновать и нас. Но мы были переполнены эмоциями и отказались. Впрочем, наблюдать за мужчинами оказалось забавно. Распив на троих две бутылки, они совершенно расслабились и заговорщицки стали нам объяснять, что отдыхать с семьей приятно и хорошо, но не тогда, когда едешь с друзьями кататься на горных лыжах.

– Но женам ведь тоже, наверное, хочется покататься! – робко попыталась я подать свой голос.

– Только не на Чегете! – заявил один, самый старший. – Пусть лучше дома сидят! Целее будут!

А второй, самый симпатичный из четверых, ухмыляясь, добавил:

– К тому же в Тулу со своим самоваром…

Я отвернулась к окну, чтобы не убить его с досады. Правда, Сережа, как мне показалось, не придал никакого значения его словам.

Приехали мы, когда уже стемнело, наша четверка устала и пригорюнилась, и среди темного леса и высоких гор лишь самый старший и неугомонный из них со страстью выводил: «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду…» Мы вытащили свои вещи из груды рюкзаков, лыж и сноубордов и осмотрелись. Прямо над нами висели все те же огромные звезды. Ледник Донгуз-Аруна еще слабо отсвечивал, отражая лучи уходящего на ночь солнца. Все остальное было совершенно неузнаваемо. И если бы не хорошо знакомое моему глазу типовое здание турбазы, я ни за что не поверила бы, что это бессистемно застроенное ларьками, кафешками, маленькими гостиницами и частными домами пространство и есть та самая пустая и просторная Чегетская поляна.

А в самой гостинице оказалось все так же, как когда-то. Тот же огромный камин в холле, те же низенькие прямоугольные столики и кресла, отделенные перегородками, тот же запах коньяка и кофе, тот же кинозал и даже, как казалось, та же самая публика, только постаревшая на десяток лет. Бодрые сорокалетние бородачи из прежних времен в свитерах с высокими воротниками теперь, правда, были уже похожи на дедушек, а смазливые загорелые мордашки прежних девчонок, когда-то изящно державших вытянутыми пальцами «Мальборо» кишиневской фабрики, были теперь ухоженны, намазаны кремом, накрашены и запудренны, но возраст их все равно давал о себе знать.

«Интересно, можно ли все-таки дважды войти в одну реку?» – вот что пришло мне в голову, когда мы открыли дверь в свой номер. Я, конечно, не помнила ни этажа, ни номера, в котором мы жили тогда с Вадимом, но когда взглянула на обстановку, на темный лес за окном и задернула те же самые, как мне показалось, желтые шелковые шторы, мне захотелось плюхнуться на кровать и не двигаться с места, чтобы вот так, почти в состоянии комы, пережить те восемь дней, на которые мы сюда приехали.

Но, конечно, это мне не удалось. Сережа был полон энергии и торопился как можно скорее подняться на знаменитый Чегет. Поэтому, когда во время завтрака к нам за стол подсел мужчина лет сорока, я даже не очень-то успела его рассмотреть. Правда, и рассматривать было особенно нечего – обычное лицо, вполне равнодушный взгляд на меня, на Сережу, на еду, что подали нам на завтрак. Бросился в глаза его загар, но такой красно-коричневый оттенок кожи был у всех, кто провел на Чегете более пяти дней.

– Михаил, – спокойно представился он нам и стал намазывать хлеб маслом. Я назвала в ответ свое имя, Сережа – свое. Мы выпили кофе с молоком из граненых стаканов, надели ботинки, взяли лыжи и пошли к подъемнику. Очередь была небольшая. Четверка наших вчерашних попутчиков явилась в комбинезонах, но, глядя на помятые лица, было трудно поверить, что они сегодня будут кататься.

Пока Сережа брал билеты, я плотно застегнулась, подняла капюшон.

– Тепло же! – удивился Сережа. – Смотри, какое солнце! И снег подтаивает.

– Это здесь, – ответила я. – Наверху холодный ветер и минусовая температура.

– Откуда ты знаешь?

Я закусила губу:

– Догадываюсь.