Все кончилось, когда первый из новобранцев поднялся на борт «Сохатого», где их встречал Эйнар. Гуннар Рыжий, Кетиль Ворона и другие рассказывали повсюду в городе, что прекрасный корабль и его выносливая команда ищут хороших бойцов, не боящихся дать друг другу клятву варягов и твердо ее держаться.

Когда мы вернулись на судно, нам пришлось проталкиваться через толпу желающих, все хотели попытать удачу, которая принесла команде Эйнара богатство и отменный корабль. Мне хотелось крикнуть им правду, но я передумал.

― Я знаю шесть ремесел, ― донеслись до меня слова одного. ― Я играю в тавлеи и вряд ли сделаю ошибку, читая руны. Я умею грести и ходить на лыжах, стрелять и владею копьем и мечом.

Так повторялось на самые разные лады. Те, кто не вызывали сомнений Эйнара, ― я никогда не узнал, как он принимал решение, ― зачислялись Иллуги, и он произносил клятву, которую те должны принести во время церемонии, которая будет устроена, когда народу соберется столько, сколько нужно.

Если Эйнар сомневался, то поворачивался к Кетилю Вороне и, как бы вопрошая, поднимал бровь. В ответ Ворона вяло взмахивал рукой и спрашивал что-то вроде:

― Ты приходишь в дом в первый раз, без приглашения, но уверен, что хозяева будут радушны. Куда ты будешь смотреть?

Тех, кто отвечал, что запомнит, где дверь, на случай, если придется в спешке уходить, принимали. Тех же, кто запинался, терялся или с ухмылкой сообщал, что станет высматривать женщин, отсылали прочь.

В день установки камня мы приняли последнего. По словам Валкнута, Давших Клятву теперь станет больше, чем когда-либо ранее ― сотня и два десятка, ― почти полный экипаж драккара; Эйнар тщательно обдумал, как быть дальше.

Он купил двух боевых жеребцов, чтобы по обычаю устроить их состязание, а потом принести победителя в жертву Одину. На земляном алтаре Обетное Братство ― все мы ― даст клятву, которая снова свяжет нас вместе. Даже Эйнара.

Это предложил Иллуги Годи, и судя по тому, как нам везло, Эйнар имел основания полагать, что и на сей раз, возможно, счастье будет на нашей стороне. Он все еще обдумывал дорогу к спрятанному кладу Атли, посылал Иллуги выманить, точно уток из болота, какие-либо упоминания о кладе, по возможности не привлекая внимания. Я старался не думать ни о нем, ни об Иллуги, ― Эйвинду ведь нигде не поставили камень. Но судьба не упускала Эйнара из виду, и однажды она настигла всех нас.

Через несколько дней после установки камня Давшие Клятву собрались на Тингвеллире ― пустыре, поросшем травой, сразу же за обнесенной частоколом стеной Альдейгьюборга.

Пустырь тянулся вдоль реки к югу, на нем стоял большой, плоский, похожий на алтарь камень, вкопанный в берег; рядом город установил деревянного Перуна. Поскольку тот, со своим молотом и большим бородатым лицом героя, походил на Тора, как родной брат, он подходил и норвежцам, и славянам. Великий князь Киева Святослав не был последователем Христа, как его мать Ольга ― ее потом за это назвали святой, ― он был терпимым к чужой вере. В конце концов он был наполовину хазар, а они, как мне сказали, обычно выбирали веру странников Моисея. И это казалось мне непостижимым; мало того, что христиане ненавидели народ Моисея, клятвенно заверяя, что те убили их Христа, но сверх того, настоящие иудеи жили в далеком Серкланде, окруженные мусульманами. Возможно, потому Святослав и воевал с ними, хотя кое-кто говорил, что настоящая причина в том, что мусульмане господствуют на восточных торговых путях.

А еще у ночных костров рассказывали, что хазары были потомками гуннов и еще совсем недавно поклонялись небу. Они сменили религию, уверяли нас эти люди, потому как их вожди, которых они называли ханами, считались любимцами богов. Если они терпели неудачу, это означало, что боги больше не благоволят к ним, и их убивали; естественно, вожди решили, что поменять веру ― мысль неплохая. И они выбрали бога иудеев, потому что с одной стороны были христиане, а с другой ― мусульмане, и они решили, что будет мудро занять промежуточную позицию, не примыкая ни к кому из соседей, чтобы не раздражать другого. Слушая такое, кое-кто бросал на Эйнара косые взгляды и шепотом говорил, что природная вера хазар кажется более толковой. Если Эйнар и слышал, то виду не подавал.

Но, скорее, это вызывало недоумение: как можно выбирать богов и использовать веру, будто плащ холодным утром? Чем больше я узнавал о богах мира, тем большей тайною они казались, и за всю свою долгую жизнь я так и не постиг этой тайны.

Один или два раза в год тощую черную корову и овцу с густой шерстью приносили в жертву на Тингвеллире, где улаживали тяжбы и обсуждали вместе городские дела.

На деле городом управляли, как и Биркой, несколько самых богатых купцов поочередно. Порою они считали нужным представлять дело так, будто их выбирают все горожане.

Положение Альдейгьюборга было странным. Изначально свевы основали его как торговый стан, и все еще считалось, что этот город ― зародыш страны, которая за годы моей жизни превратится в Швецию, когда Олав Святой объединит свевов и геатов.

Поскольку же, покуда не было никакой Швеции и никакого сильного правителя свевов ― в то время никто даже не знал, кто они такие, слыхали только, что есть вроде бы некие племена, ― город жил своею жизнью, и им управляли норвежцы.

Но он был полон иноземцев ― более всего славянских и хазарских купцов, ― и Святослав со своими храбрыми сыновьями тоже не оставался в стороне. Русь пробивалась из Киева во все стороны. Русы покровительствовали Новгороду, который мы называем Хольмгард, и стремились преумножить свое влияние в Альдейгьюборге, предпочитая называть город Старой Ладогой.

Эйнар сообщил, что Давшие Клятву устроят праздник на Тингвеллире, приурочив его к празднеству богини зари Остары, той, которую саксы называют Эостре, а христиане ― Пасхой. Сотни людей пришли, чтобы помочь откупорить бочонки с медом и элем и гулять по Тингвеллиру, обжираясь жаренным на вертелах мясом.

Конечно, кое-кто ворчал насчет того, что мало принести в жертву дорогого коня, нужен еще Годовой конунг, но это были старики, которые помнили старинные обычаи. В наши дни никто не думал всерьез о том, чтобы похоронить Годового конунга на поле и есть хлеб, проросший из его плоти, чтобы приобщиться к чуду возрождения.

Ничего не имели против праздника и греческие священники, привезенные из Константинополя матерью Святослава, потому что они тоже, как оказалось, праздновали. Иллуги Годи, конечно, пришел от этого в ярость.

― Посмотри на них, ― сетовал он, в то время как разряженные священники вышагивали по грязным настилам, помахивая курильницами и монотонно бормоча. ― Мало того, что они заявляют, будто истинные боги ― не что иное, как жалкие разбойники, они еще осмеливаются красть наше подношение для своих.

Он замолчал и громко откашлялся, а потом сплюнул. Ближайший священник обернулся, борода его тряслась, он увидел Иллуги, узнал жезл и нахмурился.