― Я не ранен. Гуннар Рыжий поранил голову, одарив своего противника поцелуем Давшего Клятву.

― Дерьмо! Сколько? Где они? Эйнар должен знать... Он не захочет, чтобы кто-то испортил этот день.

― Слишком поздно, ― ответил я.

Потом рассказал ему о подозрениях ― моих и Гуннара.

Он немного обмяк, радость на его лице поблекла.

― Ятра Одина... ― сказал он, устало качая головой. ― Вигфус, Старкад, теперь вот мои племянники... Я становлюсь слишком стар для всего этого, Орм.

― И я, ― ответил я с чувством, что заставило отца улыбнуться.

Он выпрямился и кивнул.

― Верно. Здесь ты прав. Проклятие Гудлейву и его сыновьям! Если Эйнар сегодня добьется своего, ни один из них до нас не дотянется.

От этих слов я даже заморгал, а отец потер переносицу и подмигнул.

Толпа замолчала, потому что Иллуги Годи вышел вперед, стукнул жезлом и начал обряд посвящения.

Все шло хорошо. Взмыленного и обессилевшего жеребца-победителя умело прикончили, кровь из его перерезанного горла залила алтарный камень, голову отделили и надели на шест рядом, а туловище оттащили, чтобы разделать и съесть. Сердце будет оставлено на алтаре, и Иллуги посмотрит, какая птица первой на него прилетит.

Потом, один за другим, члены Братства, новые и старые, выходили вперед и произносили клятву крови, меча и верности перед ликом Одина.

Когда настала моя очередь, мне показалось, что по другую сторону алтаря, где дым от костров, на которых жарили мясо, закрывал реку, стоят Скапти, Колченог и другие и молча смотрят ― бледные фигуры с яркими глазами, завидующие живым. Впереди всех вечным укором стоял Эйвинд.

Эйнар принес клятву последним, и его голос был сильным и чистым. Когда он закончил, в тот миг, когда Иллуги завершал церемонию молитвой к Одину, все вдруг пришло в движение, и головы повернулись в сторону группы всадников, подъезжавшей к Тингвеллиру.

Их было шестеро, с седьмым во главе. Все на великолепных сильных лошадях, крупнее, чем наши маленькие боевые лошадки. Все в кольчугах и шлемах, со щитами, заброшенными за спину, длинные копья качались в чашках стремян, а узорные мечи ― на ремнях.

Лиц не было видно за опущенными кольчужными завесами, голову предводителя защищал великолепный шлем, с искусной маской, скрывавшей все лицо, ― ликом молодого воина. Огромный серебристо-серый конский хвост венчал шлем и развевался на ветру.

Пораженные, все смотрели, как незнакомцы подъехали легким галопом и развернулись в ряд. Человек в маске спрыгнул ― очень легко для того, кто в кольчуге и коже. Его ноги без доспехов, в мешковатых красных шелковых штанах, заткнутых в кожаные сапоги до колен, защищала, когда он ехал верхом, низко свисавшая кольчуга.

На поясе у него были две кривые сабли ― знак главного тана, как мне сказали когда-то, ― а великолепный плащ темно-синего цвета с меховым воротником был застегнут серебряной застежкой, которая, наверное, стоила два хутора у нас в Вике.

Когда он расстегнул лицевую пластину и снял шлем, волшебство рассеялось, потому что вместо позолоченного лика молодого воина все увидели прыщавого юнца. Но затем послышалось дружное «о-ох», и имя запрыгало от головы к голове, как барабанный бой.

Ярополк.

Князь, сын Святослава, был молод, круглолиц и имел клочковатую бороду. Шею его охватывало кольцо из крупных, размером с птичье яйцо, мерцающих кусков янтаря, этих слез солнца. Вся голова выбрита, кроме заправленной за ухо пряди черных волос, заплетенных в косу и перевязанных серебряными лентами. Потом я узнал, что его отец был выбрит так же, и что это, хотя они и были наполовину норвежцами, знак их хазарского рода. Он шагнул вперед, бросив назад шлем, который умело поймал один из его людей. Хотя Ярополк был едва ли старше меня, он хорошо освоил роль князя.

Эйнар опустился на колено, что меня вовсе не удивило. На его месте я пал бы вниз лицом.

― Добро пожаловать, великий господин, ― сказал Эйнар нараспев, и Ярополк кивнул, улыбаясь.

Эйнар махнул рукой, подошел Кетиль Ворона, двигаясь быстрее, чем я когда-либо видел, с огромным, обрамленным серебром рогом, купленным нарочно для таких случаев, как я понял позже. Ярополк выпил, держась так, словно зашел просто поболтать, а потом вернул рог Эйнару, который тоже выпил.

Допив, Эйнар поднял рог и объявил, что посвящает свою клятву, свою жизнь и свой отряд дружине князя Ярополка.

Тот милостиво принял посвящение, хотя выражение милости было подпорчено ломким мальчишеским голосом. Потом Иллуги Годи произнес молитву Одину, но коротко, поскольку Ярополк был последователем Христа, как и его бабка ― хотя его отец держался старых богов. Большая статуя Перуна все еще стояла в Новгороде, но рядом, по слухам, строилась церковь. Позже я увидел то и другое, и понял, что время старого Перуна кончается, поскольку с его сурового лица не убирали птичий помет. Потом, конечно, идол Перуна в Киеве, позолоченные усы и все такое, отправился в реку по приказу Владимира.

Появление князя ошеломило всех, кроме тех, кто знал заранее. Оно означало, что Давшие Клятву стали вассалами одного из самых могущественных вождей в этих землях, и любой, кто нападет на нас, нападет на него.

Умно переставив единственную тавлею, Эйнар опередил всех врагов, и пируя после этого, все ― даже те, кому следовало бы быть осторожными, ― согласились, что удача Эйнара остается с ним.

То, что Хильд была с нами, вселяло уверенность в нас, когда мы собрались вокруг угасающих углей костра, разморенные от выпитого и съеденного, обалдевшие от бурных событий дня. Неподалеку шумно любилась какая-то пара, и я злился на Хильд, чье присутствие не позволяло мне заняться тем же. Помимо прочего, я столь остро чувствовал ее, что понял, что больше не интересуюсь другими женщинами.

Трудно было догадаться, слышала ли она вообще что-нибудь и думала ли о происшедшем. Она сидела с отрешенным видом, точно каменная, но вдруг произнесла:

― Я слыхала, что дружина киевского князя ― могучая сила.

И все кивнули и согласились, что это так.

― Конники... Все знатные люди в Киеве ― конники, ― продолжала она. ― Они бьются луком, копьем и мечом, сидя в седле. В открытой степи. Хазары, с которыми они враждуют, воюют так же.

И все снова согласились, что это так.

― Значит... зачем ему понадобились норвежцы, которые бьются на ногах?

Мы все посмотрели друг на друга, потому что это был очень хороший вопрос. Многие задумались.

Когда любившаяся пара начала задыхаться, Хильд встала, спокойно расправила платье, обняла древко копья и направилась в сумерки ― обратно на корабль. И я, конечно, превозмогая боль, поднялся и пошел за нею, слыша смешки, сознавая, что Убийца Медведя стал Псом Хильд.