Отбор затянулся без малого на час. Охрана без всякого стеснения лапала кандидаток, впрочем, в стремлении попасть «в личные кухарки» они были и сами не прочь потрясти вислыми сиськами или толстой задницей в куче грязных тряпок. Надсмотрщики наперебой хвастались, демонстрируя изголодавшимся мужикам особо симпатичные и наименее потасканные жизнью экземпляры особей женского пола. Причем, многим из каторжан процесс явно нравился, видать не прививают семейные бараки, где в порядке вещей трах…ться за ситцевой занавесочкой, особой стыдливости. Меня же подобный первобытно-общинный эротизм скорее смешил – как чуть не первое развлечение за год заключения.

Наконец, все закончилось, более того, скороспелых подруг красноармейцев построили в короткую колонну и увели от, а вернее для греха прочь из лагеря. Остались лишь будущие прачки – иных вариантов местное штатное расписание на зиму не предусматривало.

И тут, под самое закрытие утренней линейки, пожаловал самолично товарищ Курилко со свитой. С довольной мордой выслушал десяток «Здра», прошелся туда-обратно мимо строя, вглядываясь в лица и задумчиво похлопывая стеком по белому голенищу шикарных бурок.

– Ты, – вдруг стек уперся в грудь одной из «каэрок», досель старательно кутающей лицо в платок. – Выйти из строя! Как зовут? Громче!

– Татьяна, – в замершей толпе я с трудом смог расслышать тихий голос, принадлежащий совсем молодой девушке.

– Ба! Какая встреча! – обрадовался Курил ко. – Мадемуазель Кавелина! Как же, помню, помню, и папашу твоего полковника тоже не забыл.

Кажущийся непропорционально огромным на фоне женщин, затянутый в кожу и ремни чекист шагнул вплотную к арестантке, поднял лицо пальцами за подбородок, вгляделся, мягким движением стянул назад платок. По холодному ветру рассыпались рыжие волосы. Девушка попробовала вырваться, и я на мгновение увидел ее юное лицо с веснушками и глаза, огромные глаза, прямо как в аниме.

– А ты ничего, похорошела с тех пор, – сделал вывод начальник лагеря. – Эй, кто тут командует? Она со мной пойдет, запиши!

– Нет! – девушка отчаянно забилась в руках Курилко. – Нет! Нет! Никогда в жизни!

– Да куда ты денешься, дуреха?! – он удивился, похоже, совершенно искренне. Не веря в категоричность отказа, пригнулся ближе, не иначе для поцелуя…

Ответом стала звонкая пощечина.

– Ха-ха-ха! – заливисто, но искусственно рассмеялся главвертухай, отшатываясь от арестантки. – Норовистая кобылка попалась!

Он полез в карман и вытащил сверкнувшую камнями и желтым металлом цепочку, растянул ее в руках, примеряя:

– А как насчет такой уздечки?

– Лучше смерть, чем лапы палача! – отрезала девушка и с мрачной решительностью потянула платок обратно на голову.

– Тут с ней запросто, – зло процедил Курилко, пряча украшение. – В карцер? Нет, там, и правда, сдохнешь к утру без толку. О! – он черкнул стеком вниз по животу жертвы. – Да ты, милая, никак к побегу готовишься? Произвести личный досмотр!

– И правда, дура… – раздался откуда-то из женского строя одинокий вскрик, в котором, однако, зависти было куда больше, чем сочувствия.

Продолжить никто не успел, из-за спины чекиста подскочили сразу несколько помощников, буквально через несколько секунд девушка стояла на снегу совершенно голая. До этого момента мало кто сочувствовал дерзкой мамзельке, но теперь… завистливый свист, тупой гогот, скабрезные комментарии вдруг застыли в воздухе и упали на землю злым матом – колдовство красоты сберегло чистоту даже в такой куче грязи, как Кемперпункт.

– Прелесть-то, бл…ть, какая, – без изысков перекрестился один из соседей. – Жалко!

– Як на картинці, тільки краще, – вторил ему другой.

– Настоящая Дафна! – шумно выдохнул Михаил Федорович, видно, припомнив один из библейских сюжетов.[168] – Где же тот Бог, что обратит ее в ледяной лавр?!

– Ага, – подтвердил я невпопад, куда мне с российской средней школой супротив его гимназии. Добавил машинально:

– Pornotube отдыхает.

Девушка просто стояла, широко раскинув в стороны руки. Не кричала, не пыталась прикрыться или поднять скинутую одежду. Только лишь стояла и с легкой улыбкой смотрела своими огромными глазами чуть поверх наших голов, куда-то в сторону моря, студеный ветер Белого моря играл с ее волосами.

Тут я впервые осознал не разумом, а всеми чувствами – от обоняния до вожделения, силу и смертельную опасность «соловецкой власти». Накатил ужас от сопричастного бессилия, ведь даже если Курилко начнет отстреливать по одной оставшихся каэрок – сотня озверевших каторжан не бросится разрывать на куски сявок, охрану и самого начальника. Они и я, все как один, до последнего будем держаться трусливого ожидания, надежды, что именно вот этот удар смоленской палки[169] или пули будет последним. Будем покорно думать, что бунт зимой может кончиться лишь гибелью всех участников, да и вообще Татьяна сама виновата, могла бы обойтись без глупой провокации. В конце концов, ее ждала не самая страшная участь, наоборот, сохранила бы и жизнь, и здоровье… от бабы не убудет!

Минута текла за минутой, все ярче белела на морозе кожа девушки, и с губ Курилко, так же неторопливо и плавно, сползала глумливая улыбка. Ее место сменяла растерянность. До распорядителя жизни и смерти Кемперпункта начало доходить: это не он унижает, напротив, Татьяна показывает ему настоящее место. Она оказалась сильнее, она доказала это ему и нам, да так, что ее убийство стало бы пусть крохотной, но все же легендой.

Надо признать, начальник лагеря показал себя не конченым идиотом – он все понял и… сдался. Махнул рукой, что-то пробормотал про безмозглых баб и пошел прочь, от позора, крупными шагами. Но я как будто вживую читал его мысли! Ох, как он проклинал себя за устроенный театр. Не учел, что на миру и смерть красна. Нет бы все сделать ночью, подло, под покровом темноты. Оттр…хать, избить, изломать, стереть эту улыбку непереносимой болью – ведь в мире нет людей, которые способны терпеть бесконечно. Теперь уже не выйдет, только сделать вид, что забыл, и реально забыть свое унижение, да не вспоминать, чтоб не вспомнили другие. А девушку… Растереть в пыль! Обязательно, но потом, чужими руками. Случая не придется ждать долго.

Но здесь и сейчас – девушка победила. Ее, закутанную в обрывки вещей, товарки уже тащили в барак мимо ошеломленных надсмотрщиков.