— Мы с вами соседи, — сказала женщина, а мальчик как-то противно хихикнул.

Рут замерла в недоумении. Соседи? Ее единственными соседями были Фишеры, а они уехали куда-то на Север ловить рыбу — они каждый год туда ездят. Опасаясь, что имеет дело с жуликами, она спустилась со стремянки и закрыла окно. Мальчик распахнул белую калитку и по хорошо подстриженной лужайке подошел ближе. Рут направилась к телефону. Определенно — мальчик расстегнул ширинку и занялся онанизмом. Открыв рот от изумления, Рут в шоке уставилась на него. Мальчик яростно работал рукой, глаза у него горели как головешки.

— Господи помилуй, — прошептала Рут, — в такой хороший летний день…

Женщина запустила руку в волосы и, похоже, принялась скрести голову. Извлекла оттуда что-то, с интересом рассмотрела, потом положила в рот.

Мальчик выдавил сперму на лужайку и исчез, крикнув ей:

— Привет тебе от Герберта, шлюха старая!

Голос его она слышала так четко, словно он стоял совсем рядом, а ведь она закрыла окна. Женщина взяла мальчика за руку, и они спокойно удалились. Рут осознала, что стоит разинув рот, и закрыла его. Да, мир, мягко выражаясь, лучше не становится! Мальчишке и двенадцати еще нет! А мать — женщина настолько лишенная достоинства, что… Нет, вот только этого мне и не хватало! Скрипя, как несмазанная телега, по окну полз жирный черный таракан. Сквозь стекло видно было его мерзкое полосатое брюхо. Хотя Рут всю жизнь прожила в деревне, к насекомым она питала непреодолимое отвращение. Готовясь нанести контрудар, она отложила тряпку в сторону. Таракан поскользнулся на гладкой поверхности и свалился вниз. Уфф. Ладно, самое время сейчас приготовить хорошего холодного чая с мятой. Да, именно это нужно сделать, чтобы успокоить свое старое больное сердце. Хороший охлажденный мятный чай — и все опять будет в порядке.

Она повернулась, открывая дверь в кухню, и почувствовала, как ее старое сердце просто оборвалось.

Они ползали там тысячами. По стенам, по полу, по дверям. Миллиардами. Да так плотно, что не видно было ни стен, ни черно-белого кафеля. Невероятно. Волнистая подрагивающая черная масса. Сотни тысяч лапок, челюстей, блестящих панцирей, торчащих усиков. Рут отшатнулась. Их не может быть так много. Они покрывали собой все, вплоть до входной двери, причем не переваливая через край.

Рут отступила вглубь комнаты. Они копошились все там же. Они ждали ее. Да — поджидали, когда она войдет в кухню, чтобы наброситься, покрыть ее своими отвратительными поцелуями, забегать по коже, по шее, забраться в рот… Если бы Герберт был рядом! Он бы… а и правду: что бы он сделал? Она представила себе Герберта: он бы велел ей попросту выскочить через застекленную дверь и позвать кого-нибудь на помощь. Почему в комнате так темно? Она медленно попятилась, рукой нащупала за спиной дверь. Потом обернулась, намереваясь распахнуть ее. Стекол на двери больше не было видно. Тысячи черных глазок-бусинок жадно смотрели на нее, мерзкие брюшка подрагивали. Так вот почему. Они закрыли собой солнце. Путь к отступлению был отрезан. И разумеется, через пару минут они рванутся вперед, захватят гостиную, начнут ползать по обитому бежевой кожей чиппендейлу, влезут в телевизор, покроют собой весь ковер, и их поток волной обрушится на саму Рут! Она невольно поднесла руки к горлу, как бы защищаясь. Это конец. Старое сердце билось неровно, по старой коже побежали мурашки.

— Не хочу я так умереть, Боже Милосердный, ну пожалуйста, не хочу я умереть, задавленная тоннами тараканов!

Швабра. Герберт взял бы швабру и потихонечку, осторожненько открыл бы ею дверь. Нет, это слишком рискованно. Если они бросятся вперед всей толпой… Она почувствовала, что щеки стали мокрыми, и поняла, что плачет. Черт возьми, Рут, стоит ли плакать из-за каких-то мерзких тварей! Выбегай отсюда скорее — чего ты их боишься? Это всего лишь насекомые, и они совершенно неопасны. Не съедят же они тебя!

— Но их тут миллионы! — к собственному изумлению, во весь голос закричала она.

Стены прихожей дрогнули — их словно толкнуло вперед, к гостиной. Рут поспешно прикрыла себе рот рукой, чтобы больше не кричать. Они замерли. Черные лапки уже нервно теребили дверной косяк. В нетерпении. Рут вновь увидела Герберта. Герберт со шваброй — он изо всех сил ударяет по застекленной двери, створки распахиваются, и он выпрыгивает в сад. Да, но Герберту при этом сорок, ну пусть пятьдесят, пусть даже шестьдесят лет. Но не семьдесят восемь. И он не страдает артрозом бедра. Но в конце-то концов, старушка, чем же ты рискуешь? Сломать себе что-нибудь? Так тебя в два счета починят, в наше время все что угодно починить могут, даже такую старую развалину. Боишься, что не успеешь выпрыгнуть достаточно быстро? Но послушай: прыгать даже вовсе не обязательно, достаточно просто выбежать. Бегать-то ты еще можешь или нет? Нет. Ну попытайся. Нет. Но не будут же они вечно так и сидеть на стене. Им нужна ты. Нет. Да. И молчок!

Рут потянулась за прислоненной к стене метлой. Раздался какой-то глухой гул. Они жутко закопошились на стекле у нее за спиной. Внезапно она почувствовала запах. Невыносимый запах протухшего мяса. Гул усилился, перешел в такой пронзительный звук, что показалось — вот-вот стекла лопнут. Дрожащими пальцами она осторожно — миллиметр за миллиметром — повернула металлическую ручку двери, чуть отступила назад и нацелила швабру на дверной наличник. Резкий удар — и створки распахнулись, открывая проход. Рут Миралес выставила перед собой швабру — словно средневековый рыцарь копье. Гул, испускаемый насекомыми, перерос в какой-то дребезжащий смех — смех заржавленного механизма. Затем этот смех стал переходить в какую-то мелодию. Свободной рукой Рут перекрестилась.

Они пели. Миллионы огромных тараканов сгрудились на стенах и полу ее прихожей и пели. Узнав мелодию, она содрогнулась от возмущения.

Миллионы тараканов, устроившись на стенах, издевались над ней, распевая национальный гимн!

Внезапно она поняла, что они и в самом деле пришли за ней. Здесь они совсем не случайно, нет, они — посланники Сатаны! Покрепче ухватив швабру, Рут бросилась в атаку. Изо всех сил саданув щеткой по оконному переплету, она увидела, как створки распахнулись и масса тараканов, отчаянно суча лапками, рухнула вниз, в траву. Рут бросилась вперед.

Сзади послышалось какое-то шипение — как если бы кто-то гневно сопел, — но она, не оборачиваясь, не выпуская из рук швабры, бросилась вперед, к распахнутой калитке, не обращая внимания ни на стрекотание миллионов усиков, все еще исполнявших гимн, ни на пробегавших по ногам или попадавшим под тонкие фетровые подошвы тварей (дома она всегда ходила в мягких тапках), задыхаясь, вылетела на улицу и — все еще выставив перед собой швабру — словно марафонец на финише, побежала к супермаркету…

На углу улицы Рут совсем обессилела и замедлила шаги. Ее дом превратился в какую-то черную тучу; стены его шевелились от гроздьями висевших на них тараканов. Извиваясь, словно облепившие дом змеиные языки, они скрипели от ярости.

И чего эта безумная старуха в тапочках размахивает шваброй, стоя посреди улицы? Джо Нельсон потянул за поводок, и Синди — его доберман, — икнув от возмущения, замерла на месте. Нельсон подошел к миссис Миралес, таща за собой упиравшуюся Синди: