А Нежана и вправду чувствовала, что неладное с ней творится. Ждала-ждала она своего Щёка из похода, думала, насовсем приехал, а он махнул хвостом и укатил в свой Смоленск, оставив её в холодной постели. И тут заметила она за собой, что ловит взгляды каждого мужчины, от нечаянного прикосновения их вздрагивает, и её обдаёт жаром, что ночами просыпается и не может уснуть, а от ласкового слова волной подпирает в горле клокочущее чувство. Она совсем растерялась и ходила, точно во сне, взволнованная и потерянная. Ей очень хотелось, чтобы кто-то её пожалел и приласкал, и никакими средствами не могла она избавиться от этого состояния.

Проворными мышками зашмыгали холопы, накрывая стол. Хозяйка умело руководила ими. Наконец были поставлены яства и питьё.

— Присаживайся, Нежана, почти гостя.

— С удовольствием, князь.

Яросвет налил медовуху в два стакана. Щуря хитроватые глаза, предложил:

— Выпьем за благополучие этого дома!

— Спасибо. Не пью, князь.

— Но немного можно...

— Разве что чуть-чуть.

Выпили.

— А теперь, Нежана, по обычаю хозяйке следует поцеловать гостя.

Нежана вздрогнула, долго смотрела на князя глубоким, взволнованным взглядом внезапно потемневших глаз, потом, словно очнувшись, поднялась, подошла к нему и прикоснулась жаркими губами к его щеке. Он тотчас взял её за плечи, притянул к себе и стал целовать в губы. Она охнула и ослабела. Тогда он подхватил её на руки и понёс в спальню.

Зачастил с той поры Яросвет в дом Нежаны, а по столице пополз нехороший слушок, будто спуталась жена Щёка с самим великим князем...

Подготовка к походу заняла две недели. Северяне прислали полтысячи всадников. Князь взял с собой тысячную дружину, Кий — пять тысяч хорошо обученных и вооружённых воинов своего племени. Зато Щёк расстарался, под его рукой оказалось около пятнадцати тысяч воинов.

— Хочу проверить боеготовность племени, — гордо подбоченясь на коне, заявил он князю и Кию.

Объединённые силы переправились через Днепр и двинулись по степи и через сутки встретились с воинством Колывана. С возвышенности, где остановились княжеские войска, оно виделось как на ладошке. Колыван собрал сколько смог, не менее пятнадцати тысяч. Кия это не удивило, он знал, что его бывший помощник использует все возможности и будет торговаться до конца.

В первый день он вообще на переговоры не пошёл, ссылаясь на нездоровье. На другой день попросил личной встречи с великим князем, причём во второй половине дня. Он явно тянул время, неизвестно почему.

А Колыван ждал известий из Родни. Несколько дней назад он узнал от своего человека, что столица полнится слухами о любовной связи князя и Нежаны, жены Щёка. Едва выслушав, он кинулся к сундуку и стал бросать в кожаный мешок драгоценности.

— Не медля ни минуты, скачи в столицу! — приказывал он слуге. — Я распоряжусь выделить тебе две лошади. Найди в доме Щёка Ерумила. Он прошёл рядом со мной все походы, сейчас в услужении Щёку. Щёк верит ему. Отдай все драгоценности, что в этом мешке. И скажи, что он получит в два раза больше, если на пару дней приедет ко мне. Привези его с собой! Во что то бы ни стало! Щедро награжу и тебя! Разбейся, но Ерумил должен быть здесь!

И, наконец, он их дождался. Усадил Ерумила, невысокого жилистого мужичка с умными глазами перед собой за стол, сказал:

— Сейчас я позову сюда Щёка. Ты должен ему сказать правду об отношениях князя и Нежаны.

Ерумил степенно помолчал, убрал руки со стола, вздохнул глубоко:

— Не могу. Поэтому не буду.

— Но ведь об этом говорит весь город!

— Пусть говорят. Мне до этого нет никакого, дела.

Колыван встал в тупик.

— Чего ты хочешь? Ещё больше драгоценностей? Я согласен.

— Ничего мне не надо.

— Так... Что ж, я понимаю. Тогда садись в угол и ничего не говори. Сиди и молчи. Больше от тебя ничего не требуется. Хорошо?

Ерумил молча прошёл в угол.

Тотчас Колыван послал гонца к Щёку, приглашая на переговоры. Тот, поставив в известность князя и Кия, прискакал в сопровождении десятка воинов. Сбросил поводья на холку коня, шлёпнул его ладошкой и направился в шатёр Колывана. Были сумерки, поэтому он не разглядел, да и не желал разглядывать всех, кто был в шатре. Он видел перед собой только Колывана, шагнул к нему, дружески протянул руку:

— Доброго здоровья, однополчанин.

— И тебе того же.

— Зачем звал? Мировую предлагаешь?

— И мировую тоже...

Колыван медлил, по привычке не начиная сразу главного разговора.

— Прослышал, был у тебя недавно Кий в гостях?

— Да. Брат гостил у меня.

— Военные походы вспоминали?

— Конечно. Мы такие боевые вёрсты прошли, столько друзей потеряли, что нас уж ничто не может разлучить.

— То же самое не так давно ты говорил и мне. А вот теперь войной пошёл.

— Ладно, Колыван, хитрить. Сам прекрасно знаешь, что никакой войны не будет. Пришли мы к тебе с миром, чтобы договориться о совместных действиях против аваров.

— Против аваров, против аваров... Вот с такими чистыми намерениями?

— Хватит тянуть. Рассказывай, зачем звал?

— Скажу, конечно. Как без этого? Начну с того, что со лживыми людьми ты связался. Они тебя обманывают и используют в своих целях, а ты, как дурак, и уши распустил.

— Но-но, ты поосторожней! У меня меч под рукой, могу и...

— Не сможешь, Щёк. Не захочешь. Только сообщу одну весточку про великого князя...

— Сообщи! Думаешь, я тебе поверю? Ты хочешь натравить меня на него. Но у тебя ничего не выйдет.

— Слушай внимательно: тебя окрутили, оболтали, в поход позвали, а сами втихомолку подсмеиваются над тобой.

— Ну знаешь, Колыван, моё терпение на пределе!

— Так! — Колыван приблизился к Щёку и, уперев в него исступлённый взгляд обведённых чернотой проваленных глаз, произнёс резким голосом: — Великий князь любовницей сделал твою жену! А Кий его покрывает!

Молниеносным движением Щёк выхватил меч и рубанул перед собой. Стол развалился надвое.

— Врёшь, собака!

— Нет, не вру! Вот перед тобой сидит слуга твой, верный Ерумил.

Щёк бросил бешеный взгляд в угол и узнал согнувшуюся фигуру Ерумила.

— Это правда, Ерумил?

Ерумил молча отвёл взгляд...

Щёк медленно, бессильно опустился на табуретку, посеревшее его лицо исказила жалкая улыбка. Он невидящими глазами смотрел куда-то в сторону, рука судорожно то сжимала, то разжимала рукоятку меча. Наконец, лицо его стало оживать, на нём проступила краска. Он сузил глаза, затем резко встал, зло кинул: