И я скажу тебе вот что: если мой дед и правда, образно говоря, набросил на меня свою сутану, то он сделал это задолго до того, как я появился на свет. Святость его жизни вошла в мою и стала моим призванием, которое я пытался не преуменьшать по мере своих сил. Я старался следить за репутацией и характером. Пытался жить и проповедовать по Слову Божию. И вот я сидел за столом, стараясь написать проповедь, но на самом деле мне не хотелось делать ничего, а лишь вспоминать лицо этой молодой женщины.

Если бы у меня уже имелся такой опыт, я был бы гораздо мудрее и проявил бы больше сострадания. На самом деле я не понимал, что заставляло людей, которые приходили ко мне, проявлять такое равнодушие к верным суждениям, к здравому смыслу или почему они говорили: «Я знаю, я знаю», когда я пытался хоть немного вразумить их, и почему это означало «Это не имеет значения, мне все равно». Вот что говорят святые и мученики. А еще я знаю, что, когда речь идет о расточительстве, ими движет именно страсть. Быть может, возникает впечатление, что я сравниваю что-то великое и святое с мелкими обыденными явлениями, как любовь Господня и любовь земная. Если нас при помощи чуда Господа можно накормить крупицей и благословить прикосновением, то невероятный восторг, с которым мы разглядываем отдельное лицо, точно может создать у нас представление о величайшей любви. Я искренне верю, что это правда. Я помню, как в те дни любил Господа за существование любви и испытывал благодарность к Господу за существование благодарности, даже в самых глубинах несчастья. Я осознал многое, что не могу выразить словами. Разумеется, эти чувства немного потеряли остроту со временем, и это дар Божий.

Мы с Луизой собирались пожениться почти с детства. Так что я не был готов к ежедневным и еженощным размышлениям о совершенной незнакомке – женщине слишком молодой и, быть может, замужней. Впервые в жизни я почувствовал, что меня могут буквально вырвать из моего характера, призвания, репутации, как будто все это способно просто отвалиться, как высохшая шелуха. Никогда раньше не ощущал, что в собственных представлениях я – это одежда на моем теле, книги на полках и календарь, в который я вносил обязательства, требующие исполнений, и обязательства исполненные. Как я уже говорил, это было предвкушение смерти, по крайней мере умирания. И почему это должно показаться странным? В конце концов, для обозначения такого явления мы используем слово «страсть».

Что ж, проблема усугубилась. Она приходила каждое воскресенье, пропустив лишь одно, а я писал и писал эти проповеди. Признаю: я хотел понравиться ей и произвести на нее впечатление. Я изо всех сил боролся с собой, чтобы не смотреть на нее слишком часто или слишком долго, но я тем не менее убеждал себя, что видел на ее лице некое разочарование и потом проводил следующую неделю в коленопреклоненных молитвах, прося о том, чтобы она дала мне второй шанс. Я чувствовал себя так нелепо. Но я все равно попросил бы у Господа того же, умоляя дать мне силы во имя лучшего исполнения моих пасторских обязанностей. При этом ни капли правды в моих словах не было: я вел себя, как старый глупец, упрашивавший Всемогущего закрыть глаза на скудоумие несчастного, и прекрасно осознавал это в тот момент. И мои молитвы услышаны, и сбылось даже то, о чем я и мечтать не смел. Жена и ребенок. Я никогда не поверил бы в это.

А потом наступило это ужасное воскресенье, когда она не пришла. Каким безжизненным, грустным и душным казалось то утро, каким убогим казалось все вокруг, да и сама церковь. Разумеется, моя проповедь в тот день касалась доброго отношения к незнакомцам, ибо, сами того не зная, мы можем «проявить гостеприимство к Ангелам». Мне было страшно неприятно проповедовать тогда. Я чувствовал, что все в помещении знают, что я стою там и открыто признаюсь в своем глупом поведении. Мне казалось неизбежным, что она больше не вернется. Так я провел ужасную неделю, покорившись ничтожности моей жизни, ее тусклости, и благодарил Господа, что не выставил себя полным дураком, ведь я никогда не хватал ее за руки в дверях и не пытался заговорить, хотя в уме проигрывал наш разговор и даже записал его. Также надо сказать, я ненавидел себя за то, что мне не хватило ума взять ее за руку и заговорить. Всю неделю я пытался заставить себя описать, что влекло меня к ней так сильно, – почему-то я решил, что поскольку не могу объяснить, влечение рассеется. И всю неделю я скучал по ней, как будто она была единственным моим другом на этой земле. (Кроме того, я немного поразмыслил над практической задачей – узнать ее имя, выяснить, где она живет, и прикрыться при этом заботой святого отца. Как унизительно.)

В следующее воскресенье она явилась снова. Я был несчастен и в то же время испытывал чувство облегчения, боялся, что засмеюсь без причины, боялся, что слишком долго буду смотреть на нее, пытался напомнить себе, что она незнакомка, хотя именно ей были посвящены мои самые интимные и сокровенные мысли на протяжении многих недель. Еще я опасался, что могу напугать ее некой необъяснимой фамильярностью. Я побывал у парикмахера и надел новую рубашку, поскольку было благоразумно уповать на то, что мои постоянные, страстные и совершенно недостойные молитвы будут услышаны. И я немного поэкспериментировал со средством для тонирования волос. По дороге я встретил Боутона, как это часто случалось, – он взглянул на меня и захихикал, а я подумал, что я полный и явный глупец.

Когда она уходила из церкви в тот день, я все же взял ее за руку и сказал пару слов:

– Нам не хватало вас на прошлой неделе. Очень хорошо, что вы снова пришли.

– О, – произнесла она, вспыхнула и отвернулась, словно любезность удивила ее, хотя это была элементарная и совершенно обычная любезность со стороны святого отца – при таких обстоятельствах я чувствовал, что большего себе позволить не могу.

«Я изнемогаю от любви»[31]. Это Священное Писание. Вспоминая об этом, я смеюсь: во времена личного кризиса я обратился к Библии, как делал всегда. И из всего выбрал Песнь Песней! Я мог бы почерпнуть из нее, что страдания, сродни моим, прекрасны в глазах Господа, если бы я был моложе и точно знал, что твоя мать не замужем. А тогда красота стихов просто тронула мои чувства.

О, а на следующей неделе я взял ее за руку и сказал, что по вечерам в воскресенье провожу занятия по Библии и буду очень рад ее видеть. Потом я отправился домой и помолился, чтобы мое лукавство было вознаграждено, и снова побрился и попытался читать, пока не наступил вечер. Я пришел к церкви пораньше, и она была там, ждала меня у лестницы, надеясь перемолвиться со мной парой слов. На том этапе я начал подозревать, как это бывает иногда, что милостивый Господь хорошо посмеялся, когда ниспослал мне такую благодать. Она доверительно сообщила этой недостойной старой деревенщине, надушившему волосы, что пришла в надежде на крещение.

– Никто не позаботился об этом, когда я была ребенком, – сказала она. – И я чувствую, как мне этого не хватает.

О, эта печальная острая чистота ее взгляда!

Я ответил:

– Что ж, дорогая, мы о вас позаботимся.