Я помню, как-то раз мой отец и дед сидели на веранде, разбивая и очищая грецкие орехи. Им нравилось проводить время вместе, когда они не ругались, то есть молчали, как и было в тот день.

Дед сказал:

– Лето закончилось, а нас так и не спасли.

Отец ответил:

– Такова воля Господа.

Потом снова воцарилась тишина. Они так и смотрели на орехи, не поднимая глаз. Они говорили о засухе, которая уже началась и должна была продолжаться долгие годы, – настоящее бедствие. Я помню, дул приятный легкий ветер, как сегодня. Нет занятия более скучного, чем очищать от скорлупы грецкие орехи, а эти двое делали это каждую осень. Моя мать говорила, что на вкус орехи напоминали бумагу, и я думаю, вряд ли кто-то мог бы поспорить с ней. Но они всегда росли у нее во дворе, поэтому она всегда их использовала.

Вы с Тобиасом сидели на ступеньках веранды, сортировали тыквы по размеру, цвету, форме и выбирали самые лучшие, придумывая для них названия. Некоторые становились субмаринами, другие – бомбами. Полагаю, вскоре мне следует ждать очередного визита от отца Т. Все дети сейчас играют в войну. Все они издают звуки, изображая самолеты, бомбы, столкновения и взрывы. Мы делали то же самое: изображая пальбу из пушек и штыковые сражения.

Разумеется, этот факт не сильно ободряет.

Каким бы изменчивым ни был этот мир, удивительно осознавать: что-то в нем остается постоянным.

Я погрузился в размышления о проповеди, которую читал мой отец после того, как мятеж Эдварда стал достоянием общественности и он хорошенько обдумал это. Отец не любил ссылаться на примеры из личной жизни, за исключением самых абстрактных обобщений. Но в то утро он поблагодарил Господа за то, что Он наконец вложил в его ум хотя бы смутное представление о том, что такое вероотступничество, и за то, что Господь позволил ему понять, как он сам поступил подобным образом с отцом после войны, отправившись к квакерам и оставив отца нести тяжкое бремя в одиночестве. Он поведал о том, чего я никогда не слышал раньше: его мать, страдавшая от мучительной болезни и долгие месяцы не ступавшая в обитель Господа, пришла в церковь, когда узнала, что он подвел отца. Его сестры, которые тогда уже постоянно находились при ней, несли ее по очереди на руках, по дороге, ставшей для них, вероятно, неимоверно долгой. Они опоздали, потому что мать только утром попросила их принести ее, и они все вспотели и оделись второпях, и, хотя торопились, старались быть очень аккуратными, потому что к тому моменту мать с трудом переносила любые прикосновения. Она была бледна как полотно и вся съежилась. Платье, которое они с таким трудом надели на нее, стараясь не причинять боль, свободно висело на ней. Они вошли в разгар службы в платьях для стирки, вспотевшие и без шляпок. Эми, самая старшая, несла мать на руках, как могла бы нести не самого большого ребенка. Отец сказал, что дед, читавший проповедь, остановился и уставился на них, потом снова взялся за текст, посвященный великой тайне страдания за других, как и все его проповеди в последнее время. Он читал проповедь еще пару минут и пару минут молился и благословлял прихожан, а потом подошел к жене, взял ее на руки, поцеловал в лоб и отнес домой, оставив паству на попечение методистов, которые любили проводить долгие службы по воскресеньям.

«Не могу описать, какой стыд я испытал, – говорил отец. – Мои сестры рассказали о поступке матери, поскольку боялись, что она может настоять на том, чтобы пойти в церковь снова, если я откажусь. Эми сказала мне: «Если ты заставишь нас снова пройти через это, я буду ненавидеть тебя до конца своих дней!» И, конечно, я так больше не делал».

Мой отец говорил себе и всем нам, что прегрешения Эдварда совершенно обычны по сравнению с его собственными. Еще он говорил себе и всем нам, что была некая польза в этом замешательстве и разочаровании, которая сделала все это для него ценным и поучительным. Он видел в этом намек на то, что таким образом Господь проявил свою щедрость к нему, рассматривал произошедшее как параболу, предназначенную для углубления его собственного понимания. Такое толкование, разумеется, препятствовало, или по крайней мере не способствовало, любому импульсу, который он мог ощутить, чтобы обвинить Эдварда. Глупость любого человека, если представляется угодной Господу, не может служить достаточным оправданием для гнева.

Я и сам использовал эти аргументы много раз, когда чувствовал такую потребность и подворачивался подходящий случай. И факт в том, что на самом деле крайне редко случается так, что одному существенному прегрешению не предшествовал целый ряд других. Иными словами, мне никогда не было ясно, насколько такое понимание может помочь, когда дело доходит до проблем с обузданием гнева на практике. Подобным образом я не увидел способа применить такую же стратегию в настоящих обстоятельствах, хотя продолжаю пытаться.

Сегодня днем в церкви прошла весьма унылая встреча: явились лишь несколько человек, да и никаких результатов добиться не удалось. Подобные мероприятия всегда выматывают меня. Так что, вернувшись домой, я вздремнул и проспал до ужина. В доме было темно и пусто, когда я проснулся, и я вышел на веранду. Вы с мамой сидели на садовых качелях, завернувшись в стеганое одеяло. Она сказала:

– Возможно, это последняя теплая ночь.

Она подвинулась, чтобы я сел рядом, накрыла одеялом мои колени и положила мне голову на плечо. Это было невероятно приятно. Этим летом она высадила собственный «сад для совы», как она его называла, в роли совы выступал я. Она где-то вычитала, что белые цветы сильнее всего благоухают ночью, поэтому высадила белые цветы всех видов, известных ей, вдоль основной дорожки. Теперь осталась только пара роз да бурачок с петуниями.

Так мы и сидели там в темноте вместе, ты спал, как мог, а мать гладила тебя по голове. Потом послышались шаги. Конечно, это был Джек Боутон. Полагаю, он намеревался поздороваться и пойти дальше, но твоя мама пригласила его зайти, и он не отказался. Он прошел через ворота и сел на ступеньки веранды. Я заметил, что с ней он всегда ведет себя учтиво.

– Мы просто наслаждались тишиной, – сказала она.

Он ответил:

– Во всем мире не найти для этого лучшего места.

Потом, хотя и боясь, что его могут неправильно понять или что он может обидеть кого-нибудь, Джек произнес:

– На самом деле приятно тут погостить. – Он засмеялся. – Здесь есть люди, которые не знают меня с пеленок. Это чудесно.

Он закрыл рукой лицо, глаза. Было темно, но я узнал этот жест. Он всю жизнь его использовал, наверное.

Я сказал:

– Твой отец просто счастлив, что ты приехал.

Он ответил:

– Этот человек – святой.

– Возможно, это и правда, но ты все равно хорошо поступил, когда решил приехать сюда.

– Ах! – бросил он, как человек, под ногами у которого разверзлась пропасть.

На пару минут воцарилась тишина, потом твоя мама встала, вытащила тебя из одеяла и понесла в постель.