— Травами. Она в травах хорошо разбирается.

— Так у него же рак был! Зачем его травить?

— Травить? Господи, да что тебе в голову стукнуло? Разве ж она его травила?

— Вы же сами сказали: уморила!

— Так это же совсем другое! Он очень болями мучился, не спал, так она ему крепкие отвары давала, от них он почти все время спал. Морила, а не травила!

— А вы умеете? Морить? Или нет, приворожить?

— А что ж тут уметь? Вон любистока сколько! Самое крепкое приворотное зелье.

— Правда? — поразилась Ника.

Люба рассмеялась невесело.

— Не знаю, может, и правда. Только… приворожить легко, да удержать трудно.

* * *

Люба и Наталья Антоновна сидели во дворе у докторши. Люба — в выцветшем голубом платье, с белой косынкой на плечах. Руки ее мяли косынку, поправляли волосы, теребили ворот. Наталья Антоновна взяла ее руки в свои и сжала. Она смотрела мимо Любы, куда-то на гору. Лицо у нее было сосредоточенным. Люба сидела с опущенными глазами, несчастная, виноватая, лишь иногда взглядывала — как синим огнем полыхала.

— Когда они уезжают? — спросила вдруг докторша.

— Не знаю. Тимофей Сергеич починил подвесную дорогу.

— Как ее можно починить, если нет электричества? Да и зачем? А движок?

— Движок… нет пока.

— Напомни. А ты сама что чувствуешь?

— Не знаю. — Люба побагровела. — Вроде… да.

— Да.

— Спасибо! — прошептала Люба.

— Не за что. На здоровье. Не боишься?

— Нет!

— А может…

— Нет!

— Как знаешь…

…Все было как всегда. Бежала Зоряная, светила луна. Только Люба не пришла. Тим прождал больше часа, как ему показалось. Но она не пришла. Тогда он направился прямиком к ней домой. Дверь была заперта. Он постучал. Еще и еще. Потом позвал. Негромко, потом громче. Полыхнула молния. Знойный день сменился не менее душной ночью, нечем было дышать — собиралась гроза. Где-то за Детинцем утробно зарокотало. Вспыхнул еще один разряд — гигантское перевернутое электрическое дерево воткнулось в вершину горы, на секунду застыло и исчезло, оставив после себя кромешную тьму.

Тим стучал и звал, примеривался выломать дверь, но дверь сидела крепко. Гром зарокотал прямо над головой, и вдруг разверзлись хляби! Тяжелый ливень сразу полил мощно и ровно. Извивающиеся сине-белые жгуты били в гору, в Зоряную, в землю около хаты. Тим, обнаженный, стоял посреди двора, как грешник, побиваемый камнями…

…Он брел не зная куда, не видя ничего вокруг. В струях дождя, в грохоте грома и сверкании электрических разрядов, оступаясь и скользя босыми ногами по холодной раскисшей земле, прикрывал голову руками при особенно громких ударах. Испытывая смертную тоску и смертный страх…

Он не слышал звука мотора, он не увидел фар приближающейся сзади машины. Он ощутил мощный толчок, отбросивший его вперед, затем чувство взлета, высвобождения и падения…

Он обнял землю, прижался к ней лицом и перестал быть…

Обеспокоенный Добродеев написал Эрику и спросил о Татке — как, мол, добрались, все ли нормально, почему не сказали, что собираетесь погулять… Очень мягко спросил, с легким как бы упреком: что же вы так, ребята, разве же мы не понимаем? Зачем втихаря? Сказали бы, чего уж… И стал ждать ответа, поминутно проверяя почту и чертыхаясь, что не удосужился взять Эриков телефон. Волнение его нарастало, он воображал себе бог весть что — драку, поножовщину, захват нарядом полиции. Он видел Татку, бьющуюся в руках насильника… где гарантия, что ребятки не пробежались по местам былой славы? По всяким сомнительным притонам? Он чувствовал себя ответственным за нее, и настроение у него портилось с каждой минутой.

Со стоном облегчения он наконец увидел долгожданное послание. Но увы, облегчения оно не принесло. Эрик сообщал скупо, как обычно, что все в порядке, они погуляли по городу, позвонили знакомым ребятам, а потом Татка ушла.

Добродеев ахнул. Татка ушла? Как прикажете это понимать? Ушла одна? Куда ушла? Удрала? Он тут же написал Эрику, требуя объяснений, но Эрик больше на связь не вышел.

Снедаемый беспокойством, Добродеев позвонил майору Мельнику, чтобы договориться о встрече, но тот сказал, что страшно занят и перезвонит сам. Он даже не спросил, в чем дело, и Добродеев заподозрил, что вряд ли перезвонит. С майором Мельником никогда не знаешь. Он был странноватый малый, этот майор Мельник, и хотя они были знакомы много лет и он время от времени «сливал» Добродееву оперативную информацию для криминальных хроник, предугадать его реакцию знаток человеческих душ Добродеев не взялся бы.

Майор Мельник был крупным молчаливым мужчиной с тяжелым испытующим взглядом. Попав под прицел его взгляда, даже невиновный человек, еще минуту назад вполне благополучный и уверенный в себе, тут же поднял бы руки вверх и сдался в плен без единого выстрела.

Майор Мельник никогда не улыбался. Майор Мельник был нетороплив, спокоен, пил умеренно, взяв след, уже не сворачивал в сторону и не торопясь шел к финишу. Была у него особенность, о которой ходили анекдоты: обостренное чувство времени. Он никогда не говорил, допустим, выходя в кафешку по соседству, «вернусь через пятнадцать минут», а уточнял: «Вернусь через четырнадцать с половиной». Коллеги неоднократно бились об заклад, и те, кто сомневался, проигрывали: майор Мельник возвращался ровно через четырнадцать с половиной минут. Когда Добродеев атаковывал его на предмет информации, майор Мельник говорил, подумав: у тебя есть шесть минут, сейчас, у памятника Пушкину; или пять с половиной, там же; и что самое интересное, укладывался, при всем при том, что говорил мало и очень взвешенно. Памятник Пушкину был их явочной точкой рядом с райотделом, где он трудился, равно как бар «Тутси» был явочной точкой Детективного клуба толстых и красивых любителей пива.

От нечего делать Добродеев еще раз прослушал запись на предмет выявления чего-нибудь незамеченного и подозрительного, но ничего не выявил. Некоторые отрывки он уже знал наизусть, казалось, разбуди ночью — отрапортует. Замечания Монаха же, по его мнению, были высосаны из пальца. И вообще, Христофорыч хоть и волхв, но иногда слишком… как бы это поточнее… зарывается в иррелевантные и никуда не ведущие детали.

Несколько раз он порывался звонить Монаху, по телефон того был отключен — Монах почивал после бурной ночи. Нервы как у слона, с завистью подумал Добродеев.

Он пошатался по квартире, попытался было закончить статью о летающих тарелках над просторами Ладанки, но понял, что ему не хватает материала и надо бы съездить туда еще раз и хорошенько осмотреться, а также, по совету Саломеи Филипповны, сунуться в пещеры.

Наконец он плюнул, задернул в спальне шторы, отгораживаясь от яркого солнечного дня, проглотил таблетку снотворного и тоже завалился спать.