Думал, Георгий, воевавший с фашистами за нашу страну, меня осудит, но он только загадочно сказал:

– У каждого человека судья где-то глубоко внутри находится. Тебе решать, как жить дальше. Но мать забывать не должен. Если пожелаешь, я отправлю тебя в Москву.

Я не ответил. Отец Георгий понимающе вскинул брови и добавил:

– А если хочешь, у моря можешь пожить. В пригороде Сухуми у меня есть уютный дом.

Я вспомнил, как Настя мечтала съездить на море, и промолчал.

Больше недели я приходил в себя, и все это время чувствовал заботу и внимание. Написал новое письмо маме. С почтой здесь было проще, и я знал, что письмо наверняка дойдет. На этот раз оно было длинное. Изложил все по порядку, исключая ненужные подробности своих приключений, и заверил маму, что со мной все хорошо, и нахожусь под опекой доброго и богатого человека, но идею добраться до Бориса не оставил. Еще раз предупредил, чтобы о моих письмах она никому не говорила, особенно если мной будут интересоваться из военкомата.

Как-то раз после ужина мы не перешли по обыкновению в каминный зал, а продолжали маленькими глотками смаковать прекрасное «Киндзмараули», оставаясь за убранным столом в гостиной.

– Завтра отвезу тебя в одно место, – сказал Георгий, задумчиво поворачивая стоящий на столе стакан с темно-рубиновой жидкостью. – Оттуда уже не возвращаются или возвращаются, но очень редко, – он посмотрел на меня серьезно, добавил: – Не бойся, это хорошее место.

Наутро меня разбудил сын Георгия Иван, и мы вышли во двор. Старик в плаще, с накинутым, как у монаха, на голову капюшоном, уже сидел в повозке, запряженной парой серых лошадей, и держал вожжи. Я устроился рядом с ним. Мне было и страшно, и одновременно любопытно. Куда он хочет меня отвезти, зачем?

– Куда мы едем? – спросил я, когда хозяин хлестнул вожжами, и лошади тронулись.

Георгий промолчал. Вдруг трое сопровождающих, которые вышагивали по разные стороны повозки, затянули песню, грустную, больше похожую на поминальную молитву. Часа через три мы поехали в гору. Все время вверх и вверх, потом спешились и вдвоем, оставив повозку внизу, отправились по узкой тропинке еще выше. Наконец Георгий заговорил:

– Ты когда-нибудь слышал про Святую гору?

– Нет, – сказал я, – а что это?

– Там, высоко в скалах живут монахи. Сейчас сам увидишь.

– А зачем мы туда идем? Вы думаете, что там я буду в безопасности?

– Ты же не хочешь ехать домой, а в Армению я тебя не пущу. Нечего тебе там делать. У твоего друга трое детей, больная жена. Ты будешь ему в тягость, разве не так?

Я удивился, как быстро Георгий навел справки о Борисе и его семье, ведь о больной жене и трех детях я ему не говорил.

– Да. Вообще-то об этом я не подумал…

– Вот видишь, старый Георгий все предусмотрел.

– А в монастыре этом много людей?

– Человек шесть осталось.

– А у них там есть телевизор, радио и все такое?

– Эх, глупый ты, – засмеялся старик. – Зачем им все это? Они с Богом разговаривают. Это лучше, чем радио или телевизор. Ты еще скажи тискотека. Это когда молодые парни девок тискают. Тискотека, да, понимаешь… Не хотят работать. Сколько молодежи без толку болтается!

– А монахи, они что делают?

– Молятся.

– И все? – удивился я. – А на что они живут?

– Им Бог дает. Сейчас сам увидишь.

Наконец мы дошли до места. На небольшом лесистом плато стояла маленькая, сложенная из камней церковь – купол ее напоминал раскрытый зонтик. Нас встретили два монаха, одетые во все черное. Георгий поклонился им в пояс, а одному поцеловал правую руку. Монах перекрестил старика, и они обнялись.

– Вот, привел к вам молодого человека, – обратился Георгий к старшему. – Он из России. Православный.

– Как звать тебя? – спросил монах. Лицо его, суровое и непроницаемое, на первый взгляд показалось мне страшнее, чем у боевика, первый раз захватившего меня в плен. Для завершения образа монаху не хватало только автомата.

– Артем, – ответил я.

– Артемий, – поправил он. – Рассказывай, брат Артемий, с чем пришел. – И добавил, обращаясь к Георгию: – А ты пойди, отдохни пока.

Когда старик ушел, монах усадил меня на широкую лавку под навесом.

– Ну, расскажи, что там у вас в Москве?

Я растерялся, пояснил, что не был дома уже три месяца, и в который раз пересказал историю моих бедствий. Монах слушал молча, казалось, что он меня даже и не слышит, а думает о чем-то постороннем, но в конце монолога покачал головой, горестно вздохнул и с какой-то тоской или укором посмотрел мне в глаза.

Нет, он не осуждал меня, не старался показать мне, какой я плохой. Монах говорил о моем поступке… Мне стало ужасно стыдно. Только теперь до меня однозначно дошло, что я дезертир, трусливо сбежавший с поля боя, бросивший своих товарищей, таких же, как и я, но принявших достойную смерть. Попытался сказать что-то в свою защиту, но монах быстро разъяснил неверность моих рассуждений, и я не возражал, понимая, что он знает нечто большее, чем любой другой человек, и имеет право так говорить. На все мои возражения и оправдания монах давал ответы, с которыми я не мог не согласиться, и в конечном счете в моем сознании произошел сдвиг, повлиявший на всю мою дальнейшую судьбу…

По его словам получалось, что, конечно, глупо зря рисковать жизнью, но не менее глупо и бояться смерти, которая все равно неизбежна, а путь настоящего мужчины, воина проходит где-то посредине…

Переночевав в отведенной нам келье, на следующий день мы вернулись в дом Георгия. Не смог, не пожелал я остаться жить в затворничестве, хотя, благодаря Георгию, монахи готовы были принять меня послушником. Я ничего еще не видел в жизни, и остаться здесь было для меня все равно, что умереть…

Уже подходя к оставленной нами внизу повозке с лошадьми, я вдруг остро почувствовал беспокойство. Обогнув скалу, вместо трех оставленных внизу человек, мы увидели целую толпу вооруженных людей. На площадке стояло два УАЗика и джип Георгия с его водителем.

Когда мы приблизились, от толпы отделился человек средних лет в высокой папахе и гимнастерке без погон. Чертами лица он походил больше на русского, чем на человека гор. Георгий о чем-то долго совещался с прибывшим, потом подошел ко мне.

– Вот так сюрприз… Теперь тебе точно надо возвращаться к монахам, – сказал он, и я уловил его в его словах некоторую иронию. Он на мгновенье задумался и добавил: – У нас здесь новый конфликт. Тебе у меня находиться опасно.

Я отвел взгляд от проницательных глаз Георгия и стал смотреть вдаль, туда, где до горизонта громоздились горы, а за ними – свобода и, может быть, хорошо оплачиваемая работа – это если рвануть за границу… Но вдруг видение исчезло и вместо него всплыло лицо монаха.