Его иконописные глаза смотрели на меня не с укором, а с улыбкой, понимающей и ободряющей. Как же я могу не оправдать его доверия и дружбы отца Георгия? А тот терпеливо ждал от меня ответа, хотя его самого ожидали люди, ему нужно было действовать. Я решительно и твердо сказал:

– Я с вами, отец Георгий! Считайте меня своим сыном… Буду вам во всем помощником.

Старик улыбнулся, притянул меня к себе, обнял.

– Спасибо тебе, сынок! Ты будешь настоящим джигитом.

Так я оказался в гуще боевых действий. Вместе с Георгием и его сорокадвухлетним сыном ушел в местное ополчение. Распутывать кавказский клубок оказалось ничуть не проще, чем знаменитый гордиев узел. Но я должен был начать наконец-то жить, а не существовать. Бороться, побеждать, терпеть поражения, неудачи, но идти вперед, а не топтаться на месте! После беседы с монахом мне очень хотелось действовать, чтобы почувствовать себя мужчиной, личностью, хотелось побороть свой страх, свою трусость, искупить, наконец, свои грехи…

Спустя несколько дней мы с Георгием сидели в окопе. Бой пока не начался. Обе стороны чего-то выжидали. Я уже имел опыт коротких стычек, но Георгий никогда не пускал меня в самое пекло. И это несмотря на то, что со мной занимался настоящий военный инструктор и я уже довольно метко стрелял из пистолета навскидку и неплохо владел приемами рукопашного боя.

Приобретая бойцовский опыт и размышляя над словами монаха, я все больше переживал, что струсил когда-то, и по большому счету предал Родину…

Теперь же в предвкушении боя, как бы подхлестывая себя, я сказал Георгию:

– Отец, а ты знаешь, раньше я как-то находил себе оправдания, теперь у меня их нет. Преступник и есть преступник…

– Ай, глупый… Какой ты преступник? Преступники те, кто всю страну развалил и разворовал. А я за нее кровь в сорок четвертом и сорок пятом проливал. Ты – жертва. Но если не хочешь воевать, то должен с детства готовить себя к войне. Вот как мой Иван. Видел, как он стреляет?

– Ну да, у вас джигиты с трех лет в седле. А где я в Москве седло найду? Скажешь тоже, – обиделся я.

– Если захочешь, найдешь. Родину защищать надо. Но не так, как это делают теперь. Раньше, при Сталине, все воевать умели. Сейчас армию развалили. Нас, – он посмотрел на меня и уточнил, – я-то по-прежнему считаю себя бойцом Советской армии, – разоружают везде. Это политика… Совсем у России плохи дела. – Немного помолчал, потом улыбнулся: – А все-таки чудной этот монах Венедикт. Молиться, говорит, надо и каяться, тогда Господь простит Россию… Слушай, а ты почему у него не остался? Он человек верный. Не выдаст, это точно.

– Человек-то он надежный, да мне с ним не по пути. Ты ведь и сам догадываешься, что у меня в душе творится…

– Ну ладно, ладно, все будет хорошо, сынок… Ты хоть веришь, что за правое дело воюешь?

– С трудом. Я за тебя воюю, отец…

Я плохо разбирался в вопросах кавказской политики и поэтому не стал ничего больше говорить. Боялся обидеть Георгия, для которого практически стал сыном…

Неподалеку, сраженный пулей, уткнулся лицом в земляной бруствер человек из ближайшего окружения Георгия. Я его часто видел в доме старика. Потом, совсем рядом откинулся навзничь еще один горец, поваленный автоматной очередью.

Иван, сын Георгия, пригибаясь в окопе, подбежал к нам с двумя товарищами. Он отодвинул в сторону убитого горца, занял его позицию и короткими очередями калаша стал сдерживать натиск противника. В промежутках между стрельбой Иван что-то кричал на своем языке. Я не понимал, чего он хочет, и продолжал стрелять в бегущих на окопы людей.

– Уходим! – наконец по-русски крикнул Иван. – Уводи отца.

Я посмотрел на Георгия. Он продолжал стрелять со странной отрешенностью на лице. Тогда Иван, что-то крикнув своим напарникам, схватил отца за рукав и потащил на запасные позиции, куда вел прорытый проход. Как ни странно, Георгий его послушался и, снимая автомат с бруствера, крикнул мне:

– Артем, отходим!

Потом Иван отстал, сказав, что прикроет нас. И практически тут же нам с Георгием преградили дорогу двое.

Они, видимо, обошли нас с фланга. Один из них, показавшийся на фоне яркого неба неправдоподобно громадным, уже передернул затвор, но рядом грохнул взрыв, и оба нападающих упали.

Один из них свалился прямо на меня, и пока я пытался из-под него выбраться, он очнулся. Тем временем Георгий успел выхватить из-за пояса нож и замахнулся на нападающего, который уже направил дуло автомата на меня. Мелькнула мысль, что все кончено, но в этот момент я услышал знакомый голос:

– Артем! Ты?! Что ты тут делаешь?

Это был Малхаз.

Как-то странно улыбаясь, он положил автомат рядом с собой, на край бруствера, а тяжело дышавший Георгий дрожащими руками с силой вогнал кинжал в ножны. Оба горца пристально, с недоверием смотрели то на меня, то друг на друга.

– Артем? Ты жив? – удивленно спросил Малхаз. – Я думал, тебя убили…

Потом внезапно оба начали смеяться. Их веселость передалась и мне.

– Что это вы? – спросил я, вытирая слезящиеся глаза.

– Так, – сказал Георгий, глядя на Малхаза.

– Вот уж не думал встретить тебя, – покачал головой тот и достал из кармана сигареты.

– Дай мне, – отрывисто произнес Георгий. – А скажи мне, Малхаз, – старик, как-то хитро прищурился, – ты помнишь Ларису?

– Какую? – спросил тот.

– Неужто, забыл? Врешь! Все ты врешь!

– Ах, старый осел, не дает она тебе покоя?!

– А тебе? Вспомнил, чурбан глиняный!

– Сам ты чурбан, – ласково огрызнулся Малхаз и неожиданно затянул:

– Помнишь? – спросил он, резко оборвав песню.

– А как же. Любимая послевоенная!.. Но давай лучше нашу, – и оба затянули песню, слов которой я, естественно, не понял.

До поздней ночи мы сидели за одним столом. Оказалось, что Георгий и Малхаз знакомы с тех пор, когда меня еще и на свете не было. После войны Георгий остался служить в комендантском полку. Был он тогда сержантом. В начале пятидесятых к ним в роту охраны прибыло из учебки молодое пополнение и среди них – Малхаз. Тогда земляки здорово сдружились, несмотря на заметную разницу в возрасте. К тому же Малхаз по окончании срока службы остался на сверхсрочную и вскоре стал командиром Георгия. После демобилизации из армии оба поехали осваивать целину, а потом Малхаз примкнул к гидростроителям, уехал на север, и пути-дороги друзей надолго разошлись.

Они все время подшучивали друг над другом. Воспользовавшись моментом, я полюбопытствовал: