Один из них – Феликс, который описывает свой выстрел в подвале дома.

Другой – бегущий Пуришкевич, стреляющий на ходу по жертве на улице: «Выхватил из кармана мой „Саваж“»[330]. А затем: «Я бросился за ним вдогонку и выстрелил»[331].

И третий – Дмитрий Павлович, по словам Феликса, убивший во дворе собаку.

Но если яда нет и он не предполагался – мы сразу увидим, что с самого начала планирования убийства нужен был только один убийца и только с одним оружием. Каковым и должен был быть браунинг 7,65.

Именно выстрел оправдывает выбор подвала для убийства и то, что убийцы крутили на граммофоне мелодию «Янки-дудль»: чтобы заглушить звук выстрела. А для отравления звукоизоляция не нужна.

В случае удачного идеально спланированного убийства у всех были свои роли: Лазоверт ведет машину, на которой Феликс отправляется за Распутиным. Их задача Распутина привезти. Дмитрий Павлович, как член царской фамилии, нужен, чтобы исключить при любом расследовании возможность обычного следствия, две дамы – для того, чтобы показать Распутину, что в подвале действительно пирушка. Пуришкевич, недавно обличавший Распутина в думе, видимо, для того, чтобы обличить его перед убийством. Поручик Сухотин, чтобы после убийства, переодевшись Распутиным, сымитировать его отъезд.

И должен быть сам убийца.

Кто он?

Он тот, кого городовой Ефимов видел из своей будки как человека в военно-походной форме. Думается, его же проезжающим в машине по Мойке должен был видеть и городовой Власюк, ведь если, услышав выстрел, он отправился к реке, мимо него должен был проехать таинственный автомобиль.

Примечательно, что в советском фильме Элема Климова «Агония» (1974), посвященном убийству Распутина, сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов логично выдумали сцену подготовки покушения, когда все участники убийства, входя в подвал, сразу стреляют в портрет Григория, тем самым показывая, что у заговорщиков не было желания тянуть со смертью царского фаворита. Однако гипноз мемуаров и тяга к мрачной романтике в духе Цезаря Борджиа заставили и их повторить легенды мемуаристов.

В прокурорском деле доктор Станислав Лазоверт не упоминается. Впервые мы узнаем о его причастности к событиям из мемуаров Пуришкевича, опубликованных в 1918 году в Киеве. В них сообщается, что доктор был врачом из санитарного поезда и к тому же выполнял важную роль в версии убийства Распутина, изложенной Владимиром Митрофановичем: он должен был сделать начинку из цианистого калия для пирожных и отравить вино, приготовив смертельную трапезу. А после этого под видом шофера поехать с Юсуповым в дом к Распутину на Гороховую и привезти жертву во дворец на Мойке.

В 1921 году в Париже Юсупов называет имя доктора Лазоверта в показаниях, данных следователю Соколову[332]. А в 1923 году в Нью-Йорке выходят и короткие воспоминания самого Лазоверта, полные фантастических подробностей, связанных с убийством Распутина, изобилующие выдуманными деталями и потому более других вызывающие недоверие. Процитируем отрывок из этих мемуаров:

«В полночь партнеры князя скрыли себя, в то время как я сел в автомобиль и поехал в дом монаха. Он допустил меня лично. Распутин был в веселом настроении. Мы поехали быстро в дом князя и спустились в библиотеку, освещенную только сверканием полыхавшего огромного камина. Маленький стол был заставлен пирогами и редкими винами – три вида вина были отравлены и пироги – также.

Монах бросился на стул, его юмор увеличивался вместе с теплотой комнаты. Он сказал о своих успехах, о неизбежном успехе немецкого оружия и что кайзер будет скоро замечен в Петрограде. В надлежащий момент ему предложили вино и пироги. Он выпил вино и пожрал пироги. Часы пронеслись, но не было никакого знака, что яд вступил в силу. Монах был еще более весел, чем прежде. Мы были охвачены безумным страхом, что этот человек оказался неуязвим, что, будучи сверхчеловеческим, он не мог быть убит. Это была ужасная сенсация. Он впивался взглядом в нас черными-черными глазами, как будто он прочитал наши мысли и одурачит нас. И затем через некоторое время он поднялся и пошел к двери. Мы боялись, что наша работа была напрасна.

Внезапно, когда он повернулся у двери, кто-то выстрелил в него быстро…»[333]

Далее в том же духе. Возможно, доктор Лазоверт решил потешить читателей серьезного труда о Первой мировой войне сатирической интермедией?

Главная его миссия в этой истории состояла в участии в транспортировке Распутина от дома на Гороховой, 64 непосредственно к Юсуповскому дворцу. Как мы видели, это именно та часть, которая действительно удалась.

Оставим в стороне легенду о цианистом калии, которую авторы других мемуаров, Пуришкевич и Юсупов, связывают именно с доктором. Отметим лишь важный факт: отъезд автомобиля с Лазовертом из двора перед дворцом произошел до того, как прозвучал выстрел. Это удостоверяют показания дворника Лазукова. Так что все остальные детали случившегося этот участник мог знать только с чужих слов.

Среди соучастников убийства Распутина один, как правило, оставался в тени мемуарных выдумок Пуришкевича и Юсупова, упоминавших его иной раз под буквой «С». Только много лет спустя стало известно, что речь идет о Сергее Михайловиче Сухотине. Он вообще-то был толстовцем и испытал сильное влияние Льва Николаевича, причем это влияние было прямым.

Овдовев, отец Сухотина Михаил Сергеевич женился на Татьяне Львовне Толстой, а так как с графом они были соседями, то и визиты в Ясную Поляну были для Сережи Сухотина весьма частыми, и он даже принимал участие в домашних чтениях и разного рода беседах, которые вел писатель как со взрослыми, так и с детьми.

И хотя Сухотин впоследствии и учился в Лозаннском университете, незадолго до войны, в 1911 году, он вернулся в Россию и поступил в 4-й Стрелковый императорской фамилии полк. Он воевал в составе Гвардейского корпуса Безобразова. Тяжелая контузия приводит к тому, что Сухотина переводят на стационарное лечение в тыл и помещают в Юсуповский лазарет.

Свидетельство тому мы находим на одном из снимков, хранящихся ныне в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов (ЦГАКФФД). На фотографии «Члены императорской семьи среди персонала и раненых лазарета Юсуповых (Литейный проспект, 42)» Сухотин справа сидит на полу, положив руку на колено великого князя Федора Александровича, брата Ирины и шурина Феликса, которые также присутствуют здесь. За Сухотиным еще один Романов – на этот раз Никита. А в третьем ряду слева великий князь Андрей Александрович, также шурин Юсупова. Отметим для себя, что братья Андрей и Федор, как указал Феликс в мемуарах, были посвящены в обстоятельства ночи на Мойке.