К концу февраля 1916 года поручик признается негодным к строевой службе, и уже с июня получает тыловое назначение переводчиком в Главное управление по заграничному снабжению Военного министерства (Главзахрана).

Женитьба на музыкантке Елене Энери, которой покровительствовала мать Феликса Юсупова княгиня Зинаида Николаевна, вводит его в дом, где позже произошло покушение на Распутина.

Собственно, так Сухотин сблизился с участниками покушения и принял активное участие в событиях ночи с 16 на 17 декабря.

Есть весьма интригующий документ – послание к Сухотину от агента британской разведки Освальда Рейнера, отправленное ему за неделю до покушения – 8 декабря 1916 года:

«Дорогой Сухотин,

у меня есть к Вам тоже большая просьба. Вы не можете прийти сюда завтра (суббота) к десяти часам утра? Я бы хотел советоваться с Вами насчет дел Феликса. Невозможно дозвониться – я долго старался. Ваш искренний друг Oswald Rainer»[334].

Исследовательница биографии поручика Свидзинская подчеркивает, что во время допросов высокопоставленные заговорщики умолчали о С. М. Сухотине, и это вроде бы указывало на него как на фигуру умолчания и убийцу Распутина.

«Итак, Сергей Михайлович Сухотин – вероятно, тот самый, главный»…[335] В другом месте исследования автор пишет: «Между тем обязательство неразглашения факта участия Сухотина в убийстве Распутина, судя по источникам, действительно имело очень большую силу»[336]. Впрочем, среди всех доказательных особенностей Свидзинская касается и такого факта: «В истории заговора фамилия С. М. Сухотина появляется последней – в воспоминаниях Ф. Ф. Юсупова, опубликованных в Париже в 1927 г. и озаглавленных „Конец Распутина“»[337].

Она не первая, кто указал на это. Еще в 1959 году на это же обстоятельство обратил внимание князь Ищеев, писавший: «Принято считать, о чём все до сих пор писали, что Распутина убил Пуришкевич. На самом же деле в него стрелял и его фактически прикончил Сухотин. Но чтобы его не подвести, об этом решили скрыть и держать в секрете, а его выстрелы принял на себя Пуришкевич – иначе ему бы не поздоровилось. Если великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Турцию, то, что бы сделали с простым поручиком?»[338]

Как раньше, так и сегодня исследователи совершают одну традиционную ошибку, когда дело касается убийства Григория Распутина: они апеллируют исключительно к полицейскому, по сути, инспекторскому дознанию, где действительно нет упоминаний об этом русском офицере.

В прокурорском же деле имя Сухотина… есть!

В Представлении прокурора Петроградского окружного суда фон Нанделынтедта 10 января 1917 года дворецкий дворца Юсуповых Бужинский, во время очной ставки с городовым Власюком, делает важное заявление. Оно фиксируется и передается уже начальствующей инстанции – прокурору Петроградской судебной палаты. В документе сказано: «Кроме того, допрошенный свидетель Бужинский показал, что вечером 16-го минувшего декабря к князю Юсупову вместе с Великим князем Дмитрием Павловичем приехал офицер Сухотин, которого он, Бужинский, знает лишь по фамилии, но в какой он служит воинской части, ему не известно»[339].

И не только Бужинский «сдает» Сухотина. 10 февраля 1917 года прокурор Ставровский приезжает в Ракитное, где находится в своеобразной ссылке – под домашним арестом – Феликс Юсупов. Здесь вновь заходит разговор о событиях декабрьской ночи. «Дав, тем не менее, затем некоторые объяснения, свидетель из лиц, участвовавших на вечеринке у него в ночь на 17 декабря, никого назвать не пожелал, кроме Великого князя Дмитрия Павловича и члена Государственной думы Пуришкевича. Кроме того, князь Юсупов пояснил, что в числе гостей у него действительно был офицер одного из стрелковых полков – Сергей Михайлович Сухотин»[340].

Его имя упоминает и сенатор Степанов, глава Первого департамента Министерства юстиции, в переписке с великим князем Николаем Михайловичем. Вот что он сообщает: «Из лиц, бывших в тот вечер у князя Юсупова, прислуга назвала только Великого князя Дмитрия Павловича и поручика Сухотина»[341].

Как мы видим теперь, имя этого офицера не было под запретом, и Бужинский, и Феликс Юсупов решили его доверить важному прокурорскому протоколу. Сенатор Степанов даже предполагал, что поручик будет вызван в прокуратуру. Он писал 27 января 1917 года: «Теперь остается допросить только одного Сухотина, допрос которого задерживается неизвестностью его местопребывания. Надо думать, что эти показания не прибавят к следствию ничего нового»[342].

Имя Сухотина было бы названо в суде, если бы такой суд состоялся, и он точно был бы объявлен соучастником преступления.

Но не убийцей!

Роль Сухотина в первоначальной схеме убийства действительно сводилась к тому, что после тихой смерти Распутина он должен был, переодевшись им, уехать в неизвестном направлении, чтобы осложнить дальнейшие поиски старца. Однако, так как убийство тихим не получилось, Сухотин стал лишь свидетелем и соучастником кровавого финала Распутина.

1.

К середине января 1917 года у ведущих дело об убийстве Распутина следователей сложилось парадоксальное представление: был труп, были участники ночи, во время которой было совершено убийство, были даже свидетели… Однако кто именно убил по факту – так и не выяснилось. Подозреваемые делали все, чтобы следствие не открыло эту фигуру или фигуры.

В своеобразном отчете о ходе расследования глава Первого департамента Министерства юстиции Степанов писал великому князю Николаю Михайловичу: «Вся прислуга Юсуповых заявила, что она ничего не знает и никого не видела, установлено только, что стол был накрыт на 8 кувертов, но у стола никто не служил, потому кто был, неизвестно. Дворецкий Бужинский, спрошенный по поводу синего сукна со стола, в которое были завернуты ноги Распутина, заявил, что такого сукна в доме Юсуповых никогда не было, и при этом так густо покраснел, что следователю стало ясно, где истина. Однако это личное впечатление следователя в протокол не занесено и никакой роли при направлении дела играть не может»[343].