В это время Юсупов, вызванный, не помню куда, кажется, к министру юстиции, давал показания, почему у него в доме стреляли. Это, конечно, нас очень взволновало, т. к., если бы в это время опросили бы Д., он бы не знал, что говорить, т. к. не знал, что сказал Юсупов. Вообще до 3 часов мы сидели как на иголках. Наконец, приехал Юсупов, и мы вздохнули. Так как Дмитрий был лицо неприкосновенное помимо высочайших повелений, то Юсупову пришлось сказать, что Д., будучи у него, выпив лишнее, вышел в сад и выстрелил в бежавшую собаку. Другого выхода у него не было, и тогда все упало на Дмитрия и за компанию с ним попала и я»[348].

Мы сегодня имеем документальное подтверждение того, что за балериной вело наблюдение охранное отделение. В этих мемуарах Коралли не упоминает, что в ночь убийства была во дворце Юсупова. Она ограничивается лишь упоминаем весьма странной просьбы великого князя быть в его дворце, пока он будет во дворце Юсупова, и упоминанием звонков, которые он якобы делал в минуты убийства на Мойке.

Но стоит напомнить, что эти мемуары – одно из нескольких писем, направленных эмигранткой советской любительнице театра Галине Васильевне Крадиновой для представления на получение советского гражданства в консульстве в Вене, и неизбежно должны были быть прочитаны в Комитете государственной безопасности.

История пребывания в Петрограде в дни убийства оканчивается у Коралли весьма откровенно: «Итак, наши счастливые дни были уже омрачены, т. к. наверху был Содом и Гоморра, а на Дмитрия крики, чуть ли не расстрелять. В это время началось уже следствие и розыски. Я могла остаться еще неделю в Петрограде, имея отпуск, т. к. в Большом театре репертуар был составлен без моего участия. Мы доживали наши счастливые, несмотря ни на что, дни! Мы надеялись на лучшее. Когда мы однажды завтракали втроем /с нами был и Юсупов/, обсуждая положение вещей, а также и мое, которое было тоже не из веселых, Дмитрия вызвали к телефону и объявили ему, что он «по высочайшему повелению» арестован. Я должна была немедленно оставить его дом»[349].

Этот эпизод относится к 18 декабря 1916 года, так как именно в этот день императрица подвергла Дмитрия аресту.

3.

Николай II испытывал мощное давление родственников, пытавшихся защитить подозреваемых от репрессий и фактически вывести их из-под любого суда. Великих князей и княгинь прежде всего волновала судьба Дмитрия Павловича. Поэтому в императорскую приемную выстроилась очередь титулованных ходатаев.

Одним из принципиальных оказался визит к императору тестя Юсупова, великого князя Александра Михайловича. Эта встреча монарха с родственником была инициирована другими Романовыми. В своих воспоминаниях Александр Михайлович откровенно сообщает: «Члены императорской семьи просили меня заступиться за Дмитрия Павловича и Феликса перед государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня мутило от их неистовства и жестокости. Они бегали взад и вперед, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Все это имело такой вид, как будто они ожидали, что император всероссийский наградит своих родных за содеянное ими убийство!»[350]

Но тяжелый разговор состоялся. Аргументация великого князя была логична. Он просил царя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обычных убийц, ибо ими руководил патриотический порыв, который повел их по ложному пути…

Однако Николай II парировал эти рассуждения весьма примечательной фразой: «Ты очень хорошо говоришь, – сказал государь, помолчав, – но ведь ты согласишься с тем, что никто – будь он великий князь или же простой мужик – не имеет права убивать»[351].

Результат этой встречи был весьма неожиданный. 21 декабря великий князь Дмитрий Павлович получил высочайший приказ немедленно покинуть столицу и отправиться в распоряжение начальника персидского экспедиционного корпуса генерала Баратова. Таким образом получалось, что один из подозреваемых освобождался от участия в дальнейшем ходе следственного дела, и царь сам своей высочайшей волей вынес ему приговор, прекращая уголовное преследование. Это шло вразрез с уставами, изданными Александром II: они ограничивали царскую власть в судебном деле, оставляя за монархом лишь право помилования. В данном случае от суда освобождался человек, который не сознался в преступлении, не объяснил свою роль в нем и даже не раскаялся в убийстве, к которому оказался причастен.

Однако с точки зрения процессуальной подозрения в адрес Дмитрия Павловича отнюдь не закончились. На это и указывал начальник Первого департамента юстиции Степанов: «Сейчас по поручению Министра Юстиции для меня составляется подробнейшая записка по этому делу и теперь вопрос сводится к тому, как будет прекращено это дело, то есть выйдет ли Минюст с всеподданнейшим докладом о прекращении этого дела в настоящем его положении или следователями будет составлено постановление о том, что лица, бывшие у князя Юсупова, виновны в укрывательстве убийства, так как среди них был великий князь, то все дело подлежит высочайшей юрисдикции»[352].

Высочайшая юрисдикция – это суд царя.

Вот эти позиции и были причиной появления 751 дела и того, что оно стало кратким изложением пропавшего основного дела об убийстве Распутина. Коллизия была весьма весомой, тем более что мы видим, как прокуратура была не против отдать это дело полностью на усмотрение монарха. Однако уверенности в том, что все пойдет этим путем, у сенатора Степанова тоже не было.

«Вопрос о дальнейшем направлении дела остается открытым, преобладает мнение о подведомственности этого дела Государю, но, разумеется, только при условии, если бы было доказано участие великого князя. Если же будет доказано только участие Юсупова, то дело должно получить нормальное направление»[353].

4.

Да, следствие в отношении Феликса Юсупова продолжалось. Правда, весьма своеобразно. Подозреваемый высылался в его имение под Курском, в Ракитное, где с него и должны были снимать показания прокуроры, ездившее туда в командировку, как на это указано в прокурорском деле.

«Господину министру Юстиции Прокурора судебной палаты рапорт:

Имею честь донести Вашему Высокопревосходительству, что при допросе 5-го сего февраля в имении „Ракитное“ Курской губернии, судебным следователем Петроградского окружного суда по важным делам Ставровским, по делу об убийстве крестьянина Григория Распутина /Новых/ в качестве свидетеля князя Феликса Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона, с соблюдением ст. 722 угол. суд. Названный свидетель заявил, что он признает протокол, составленный на основании его объяснений генералом Поповым и им, князем Юсуповым, подписанный, исчерпывающим и окончательным, между прочим и потому, что содержание его было доложено ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ, и на основании этого протокола он, свидетель, был подвергнут высылке из Петрограда. Поэтому он категорически отказывает давать показания об обстоятельствах, записанных в протоколе генерала Попова»[354].