Я минутку понаблюдал за ней, а потом нажал на клаксон. Она повернулась, когда я снова погудел, и, увидев меня, улыбнулась. Широкой улыбкой, одной из тех, что освещали раньше ее лицо, а сейчас наполняли мою грудь странным и непонятным чувством.

— Ты хорошо провела время? — спросил я, когда Лея села в машину.

— Да, фисташковое мороженое — моя страсть.

— Подумай, чем займешься в эти выходные.

— Мм, планы? Думаю, тем же, чем и всегда. Утром — море, днем — сиеста. Да, было бы здорово, мы никогда не спим днем. Хочу порисовать вечером под музыку на террасе и отдохнуть перед экзаменом в понедельник. Что думаешь?

Этот план показался мне, черт возьми, самым потрясающим в мире.

— Отлично. Тогда так и сделаем.

70 Лея

Солнечные зайчики слепили меня, и мне пришлось поднести руку ко лбу, чтобы увидеть, как Аксель катался на волнах, спускался по ним, а затем оставил одну из них позади и упал с доски. Несколько секунд спустя он выплыл и лег на спину на воду с закрытыми глазами. Я смотрела на него, и у меня теплело на душе. Аксель посреди моря в нежном свете восходящего солнца. Он так хорошо вписывался в этот пейзаж. Как будто был создан для него: это место, дом, дикая растительность вокруг пляжа…

Я подплыла к нему на доске для серфинга.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Ничего, просто… не думаю.

— И как это сделать?

— Брось доску и плыви сюда.

Я подплыла к Акселю. Слишком близко. Гораздо ближе, чем мы были друг к другу на той неделе, когда он избегал меня, а я мирилась с этим, чтобы не лишать его свободы. Капли воды блестели на его ресницах и полуоткрытых влажных губах.

— Давай, ложись, притворись мертвой.

Я послушалась и легла на воду перед ним. Ни облачка на ярко-синем небе.

— Думай только о том, что тебя окружает: о море, о моем голосе, о воде… Закрой глаза, Лея.

Так я и сделала. Я почувствовала себя легкой, невесомой.

Я почувствовала спокойствие, бесстрашие…

Как минимум до тех пор, пока Аксель до меня не дотронулся. Тогда я вздрогнула, потеряла концентрацию и забарахталась в воде. Легкое прикосновение к щеке, но без причины, неожиданное.

Аксель глубоко вздохнул.

— Давай домой?

Я кивнула.

Больше в тот день мы ничего особенного не делали. Я немного поспала днем после еды в гамаке и проснулась от настойчивого мяуканья кошки: она сидела на деревянном полу и не отводила от меня взгляда. Я встала, зевая, и пошла посмотреть еду. А потом смотрела, как она все съела, вылизалась и ушла в сторону кустов вокруг дома Акселя.

Я вытащила на террасу вещи и достала краски. Черный тюбик, серый, белый. И красный.

Аксель проснулся спустя какое-то время, когда я уже погрузилась в рисование. Он немного посидел рядом с сигаретой в руках и зевая, его волосы были взъерошены, а на щеке остались следы от простыни. Мне захотелось поцеловать его прямо тут, стереть эти следы губами, а затем… затем я отвела взгляд, потому что Аксель говорил, что такого не будет, и я понимала, но с каждым разом мне было все страшнее совершить какую-нибудь глупость, потому что я хотела… хотела его.

— Что рисуешь? — Он затянулся.

— Еще не знаю.

— Как такое возможно?

— Потому что я просто… просто отдаюсь процессу.

— Я не понимаю, — сказал он, рассматривая бессмысленные линии, которые я медленно выводила, просто думая о том, как приятно рисовать, смешивать краску, чувствовать ее. Он расстроенно скрестил руки на груди. — Как ты это делаешь, Лея?

— Это абстракция. Нет никакого секрета.

Аксель потер подбородок, и впервые в жизни, казалось, ему не нравилось то, что он видел. Но я думаю, дело не в картине, а в его внутреннем блоке, невозможности понять самого себя. Я еще немного порисовала без ограничений и целей, просто наслаждаясь вечером и темнеющим ночным небом. Когда застрекотали сверчки, я вымыла кисти и пошла помогать Акселю с ужином.

Мы готовили его вместе. Пирог из картошки, сои и сыра в духовке, одно из любимых блюд Акселя. Мы ели его в тишине за столом в форме доски для серфинга в гостиной, время от времени болтая о пустяках — например, что кошка заходила этим вечером или что нужно на этой неделе съездить за покупками.

Я убрала тарелки, пока Аксель заваривал чай.

В ту ночь Аксель не пошел на террасу, как обычно, а сел на пол перед проигрывателем и достал кучу виниловых пластинок. Я села рядом с ним со скрещенными ногами, босиком.

Он отложил пару дисков и улыбнулся.

— Это лучшая обложка в мире.

Он поднял ее, и я сглотнула слюну при виде цветной картинки — четыре участника группы рядом с желтым названием: The Beatles. Yellow Submarine.

Аксель поставил пластинку, и зазвучал наивный ритм, голос среди звука волн, а Аксель задвигал пальцами в такт. Он весело улыбнулся во время припева, не понимая, что для меня значит песня, что каждое «мы все живем на желтой подводной лодке» означало «я тебя люблю», застрявшее у меня в горле.

Сердце выпрыгивало из груди, но я не удержалась от смеха, когда Аксель лег на пол и начал подпевать.

— Ты ужасно поешь, Аксель.

Все еще улыбаясь, я легла рядом с ним. Он повернул ко мне голову. Мы были так близко, что меня щекотало его дыхание. Его взгляд спустился до моих губ и задержался там на несколько напряженных секунд. Он резко сел и снова стал рыться в виниловых пластинках, а затем мне показал одну.

— Abbey Road? — предложил он.

— Нет! Эту нет. Просто…

— Давай, это моя любимая.

Я еще раз посмотрела на легендарную обложку, на которой Beatles идут по пешеходному переходу. Я тоже обожала этот альбом, но песня номер семь… я не слушала ее с тех пор и не хотела, всегда ее пролистывала, всегда. В конце концов я