Хорошо, что Тимур не стал показываться, хватило ума. Гоша бы его точно не принял. Да сейчас и не до того. Сейчас мне нужно самой как-то наладить отношения с сыном.

Рома ждет нас у открытой двери, Гоша суетливо бежит к нему, обнимает, вжимаясь. Рома обнимает в ответ, бросая на меня взгляд. Странно, но в нем нет ни укора, ни торжества. Только переживание. За Гошу.

— Ну ладно, чего ты, — он улыбается, отстраняясь, треплет сына по волосам. — Как насчет того, чтобы зарубиться в танчики? У меня есть чипсы и кола.

Гоша кивает, неуверенно, но я ловлю в его глазах надежду. Он вернулся к чему-то привычному, знакомому, и это его успокаивает.

— Беги, врубай, я принесу еду.

Гоша уходит в комнату, так и не взглянув на меня, я прохожу за Ромой в кухню и произношу:

— Спасибо тебе.

Он не отвечает. Привычными движениями достает миску, пересыпает туда чипсы. Потом поворачивается ко мне.

— Ему нужно время, — произносит ровно, я киваю, пытаясь задавить слезы, которые все равно проступают на глазах. — Они виделись?

Качаю головой.

— Но я рассказала.

Рома кивает, прихватив два стакана, колу и миску, идет в комнату, я плетусь следом. Конечно, я думала, что Гоше будет трудно принять эти новости, но никак не ожидала, что он будет винить во всем меня. Мне всегда казалось, мы много ближе, чем он с Ромой. Но для Гоши я та, кто разрушает его мир. И неважно, насколько он меня любит.

Когда захожу, они настраивают игрушку. Гоша делает несколько глотков колы, а потом произносит:

— Пап, я хочу жить с тобой.

Тимур

Конечно, я не ждал ничего хорошего, глупо было полагать, что пацан запрыгает от счастья и откинет прошлое в сторону. И хотя поддерживал Милану, осознавал, что будет трудно.

Так и выходит: Гоша принимает позицию защиты, бежит от нового к привычному. Обычная реакция незрелого мозга, не готового к неизвестности. Ничего удивительного.

И все-таки на душе хреново, особенно, когда я слышу, как открывается дверь и, выйдя в прихожую, вижу Милану.

За прошлую неделю она сильно переменилась: много улыбалась, стала смелее внутренне. Она выглядела счастливой, словно светилась изнутри. Даже сложно поверить, что это все могло быть хотя бы отчасти связано со мной.

А вот сейчас стоит потухшая, плечи опущены, глаза смотрят и не видят. Мы встречаемся взглядами, и она произносит:

— Он захотел жить с ним.

И тут же морщится и начинает плакать, прикрывая лицо руками. Я подхожу, прижимаю ее к себе, а потом и вовсе беру на руки и несу на диван в гостиную, так и сажусь с ней на руках, словно она ребенок. Милана плачет навзрыд, и я просто ничего не могу с этим сделать.

Да, Гоша мой сын, я осознаю это умом, и всерьез считаю, что он имеет право об этом знать, как и я имею право наладить с ним общение. Как это будет происходить — понятия не имею. Но мы с ним пока как две планеты, которые внезапно оказались на одной орбите. Надо как-то контактировать, но еще есть время присмотреться.

А для Миланы это настоящая трагедия. Уж я-то понимаю, что для нее сын — вся жизнь, и для Гоши она тоже вся жизнь. И оттого еще больнее то, что происходит. Потому что он выбирает самого близкого человека, чтобы обрушить на него свою боль. В этом нет ничего удивительного на самом деле.

Потому что боль для человека, тем более для ребенка, особенно первая, сильная — это новое состояние, некомфортное, с ней не пойдешь к кому-то чужому. И потому он выбрал в противники мать — которая, конечно, примет удар на себя беспрекословно. А ему нужно, чтобы кто-то выдержал, а не отражал.

К сожалению, делать больно легче всего близким людям.

Я качаю Милану на руках, пока она не успокаивается. То есть не затихает, переставая всхлипывать.

— Ему нужно время, — произношу тихо, она кивает, так и не поднимая глаз, мнет мою футболку пальцами.

Мне хочется как-то ее утешить, но я не знаю, как. Я не привык к подобным проявлениям чувств. Раньше все было просто и понятно в отношениях. Никаких обязательств, посягательств и прочей херни. Перешла границы, до свидания. С Миланой все не так. С самого начала. Она, как медленный яд, который впрыснули под кожу, и он, сука, разъедает тебя изнутри. Только не быстро уничтожая, а выкручивая нахрен все нервы и эмоции.

Я был уверен, что если увижу ее — ничего не испытаю. Но тогда в ресторане меня словно магнитом потянуло к их столику. Сначала это было игрой, дразнящей, пробуждающей инстинкты и забытые желания юности. Но в какой-то момент все ушло намного дальше обычной игры.

А потом меня пришибло новостью о сыне. И мыслями о том, что Милана вернется к Роме, что будет жить с ним дальше, спать с ним. Я мог поставить ему условие на нее, мог, но не сделал этого. Потому что осознал, что не хочу ее вот так: по принуждению, хочу, чтобы она была со мной по своей воле.

Я даже думать не хочу, что было бы, если бы она не ушла от него. Не хочу и не буду. Потому что она моя. Теперь она моя женщина. И я нахрен готов мир в щепки разнести, чтобы она больше не плакала.

Только я ничего не могу сделать. Потому что теперь все зависит от десятилетнего пацана, который оказался в полной заднице.

Начинает тянуться череда одинаковых дней. Милана работает, а после сразу уезжает к сыну, на квартиру к Роме. Я отчетливо представляю, как она там переодевается, как готовит, как они ужинают, общаются, смотрят какой-нибудь дебильный сериал.

Создают подобие семьи, которой нет, потому что ровно в одиннадцать Милана переодевается обратно в юбку и блузку и уезжает ко мне. Где-то в этой череде дней они разводятся, и ничего, ни хрена ничего не меняется.

Я не могу ей помочь. Никто не может, увы. Даже Рома, с которым я встречаюсь и прошу поговорить с сыном.

— А что я ему скажу? — хмыкает он на мою просьбу, но тут же качает головой. — Если думаешь, что мне нравится смотреть, как Гоша страдает, то зря. Можешь считать, что угодно. Но он мне все равно сын. Я его вырастил, я его люблю.

— Если любишь, помоги ему понять, что Милана не виновата во всех бедах. Развод случился бы в любом случае. Как и в любом случае у нее появился бы другой мужчина, а у тебя женщина. Не выкручивай ситуацию в свою пользу, Рома. Это пока тебе удобно, лето, и Милана каждый день вас обхаживает. Потом начнется школа, парень будет взрослеть, драться, и так далее. Ты будешь это разгребать? В твоих же интересах разрулить ситуацию с малой кровью.

— А то что? Приостановишь финансирование? — Рома нервно откупоривает бутылку с водой и делает несколько больших глотков. Его фирма — это последнее, о чем я думаю в эти дни, потому смысл сказанного доходит до меня с опозданием на несколько секунд.

— Я не отменяю того, что обещал, — отрезаю ему. — Я прошу о помощи.