– Не могу, – покачала головой Петрова. – Я должна сначала поговорить с Розой.

– Поговорили?

– Поговорила.

– И что?

– Потом он проводил меня, – шептала Роза, положив свою голову к матери на колени. – И еще раз проводил. И еще…

– Ты знаешь, что он женат?

– Какое это имеет значение?

– Большое.

– Он не любит свою жену.

– Так все говорят.

– Мама, все – это все. А он – это он.

– Роза, потом ты захочешь другого: семьи, детей.

– Потом…

– Это наступит гораздо быстрее, чем ты думаешь.

– Мне все равно.

– До тех пор, пока ты ощущаешь себя единственной.

– Ты специально так делаешь?

– Что?

– Портишь мне настроение…

– Почему, как только я завожу речь о чем-то серьезном, ты называешь это «портишь мне настроение»?

– Ну потому что ты мне его портишь, – с обидой произнесла Роза.

– Хорошо. Чего ты хочешь от меня?

– От тебя?

– Да, от меня.

– Скажи, что ты не против.

– Я не против.

– Скажи, что ты не возражаешь.

– Я не возражаю.

– Скажи, что не обижаешься…

– Нет. Только я хочу уточнить одну вещь: ты остаешься жить дома или уходишь?

– Вадим снимает квартиру, – уклончиво ответила Роза.

– Это понятно. Ты не отвечаешь мне…

– Мама, не обижайся. Я, наверное, уйду.

– Наверное или уйдешь?

– Уйду.

– Значит, в свободное плавание?

Роза не ответила, перевернулась на живот и уткнулась матери в колени. Полежала минуту, снова перевернулась и, как в детстве, закрыла лицо ладонями. «Смущается», – подумала Петрова и потрепала ее по белокурым волосам. Люся была не права: дочь не смущалась, дочь была отчаянно счастлива, отчего на ее восковой коже проступили пунцовые пятна.

Три дня тайком от Жебета сообщницы собирали вещи. Большую часть Роза отбраковала, мотивируя тем, что в новой жизни им не место.

– А что я буду с ними делать?

– Выкини, – без сожаления советовала Роза.

– Рука не поднимается, – посетовала Петрова.

– Ну не выкидывай тогда, пусть висят, где висели.

В результате дочернее приданое свободно разместилось в двух спортивных сумках, из соображений конспирации засунутых под пустовавшую Светкину кровать.

Накануне отъезда Люся поинтересовалась у самовольно вышедшей замуж:

– Ты отцу сказала?

– Нет.

– Почему? Это нечестно. Он любит тебя. Это его ранит.

– Скажи сама?

– Ну уж нет! Я не для того с твоим отцом разводилась, чтобы потом готовить его к твоему бегству.

Поговорить с Павликом Роза так и не решилась. Она написала ему записку, после прочтения которой Жебет пришел в ярость и обвинил Петрову в пособничестве безнравственности.

– Кто он? – наскакивал покинутый отец на бывшую супругу. – Ты его знаешь?

– Знаю, – подтверждала Люся.

– Наверное, мерзавец, – переходил на картавый клекот Жебет.

– Нет, вполне достойный человек, – отстаивала дочерний выбор Петрова.

– Достойный человек, – Павлик надувал щеки, – не стал бы этого делать тайком.

– Он и не делал этого тайком.

– Значит, ты обо всем знала?

– Да.

– И ты позволила? Это безответственно.

Полной безответственностью на самом деле стала Люсина нерасторопность: из-за домашних катаклизмов она сбилась со счета, потеряла две, а может, и три недели. За помощью Петрова обратилась к своей сокурснице и подруге Соне Левиной, к этому моменту – заведующей одной из женских консультаций Одессы.

– Ну, ты даешь! – пробасила Соня, и усы над ее верхней губой, во всяком случае, так показалось Люсе, шевельнулись. – Срок-то критический.

– И что мне делать? – растерянно уточнила Петрова.

– Может, родишь?

– Сонь, я уже бабушка. У меня внучка есть. Какое «родишь»!

– Чем ты думала, Петрова? – покачала головой Соня.

– Так вышло. В общем, не тяни: или да, или нет.

– Люсь, ты вообще понимаешь, что это криминал? А если с тобой что-нибудь случится?

– Я не буду предъявлять претензий.

– Ты-то не будешь, претензии будет предъявлять экспертная комиссия, а потом народный суд, – мрачно пошутила Левина.

– Я напишу расписку.

– На… мне нужна твоя расписка, дурища? На сколько ты прилетела?

– Десять дней за свой счет.

– А что дома сказала?

– Да говорить-то особо некому.

– В смысле?

– Ну девочкам же я об этом не скажу! А Жебету – тем более. К тому же мы развелись.

– Да? – изумилась Соня, а потом решительно добавила – Давно пора! Подожди, а ребенок, значит, не от Павла?

– Соня, ну какая теперь разница!

– А от кого?

– Не от него.

– Ладно, не хочешь рассказывать, не надо. А на работе ты что сказала?

– Что поехала к морю здоровье поправить.

– Ну, ты шутница: здоровье ты, конечно, себе поправишь. Причем на несколько месяцев вперед.

– Соня, можно покороче: да или нет?

Левина наконец-то стянула перчатки и, собрав усы в какой-то хилый кустик, хмыкнула:

– Люська, ну почему тебя, такую очкастую, любят, а меня, такую сисястую – нет.

– Сонь, – устало промолвила Петрова. – Ты стала грубой.

– Станешь тут грубой, – всхлипнула Левина. – Одна как перст.

– Ну что ты прибедняешься? У тебя миллион племянников.

– Племянников миллион, а своих так и не было… В общем, на всякий случай пиши расписку.

После десятидневного отпуска Петрова вернулась худой и бледной. Роза с Вадимом встречали ее в аэропорту.

– С приездом, Людмила Сергеевна, – поприветствовал нелегальную тещу не менее нелегальный зять.

– Спасибо.

– Мамочка, ты такая беленькая, худенькая, – заволновалась еще больше похорошевшая от неузаконенного счастья Роза.

Петрова смутилась и пробурчала что-то про акклиматизацию, про бронхит, про неудобства перелета…