заявление, — что это за мальчишество? Да мало ли к нам претензий от вышестоящего начальства бывает! Что ж теперь, и мне увольняться? Вы не горячитесь, подумайте ещё, а потом поговорим. Лично у меня к вам претензий нет. И коллектив вас уважает… Ну оставьте вы эти свои топики, как они там у вас называются, да и дело с концом.

— Спасибо, Кирилл Михалыч, — но дело даже не в гороно, хотя и в этом тоже… Мне нужно домой. Знаете, мать стала сниться, дом… Личные дела нужно решить… Да и не могу я поступиться своими принципами. Методику преподавания, которую предлагают мне, я не приемлю… Но скажу больше, я не чувствую в себе таланта педагога. Я это начал понимать, когда учил детей там, у себя, а сейчас окончательно пришел к выводу, что это не моё.

— Голубчик, Владимир Юрьевич, вы просто на себя наговариваете. Я же сидел на ваших уроках. Всё у вас так. И дети вас слушаются…

— Намекаете на Стёпочкина? — усмехнулся я.

— Да что вы, что вы. — замахал руками Кирилл Михайлович, — Упаси Бог. — Непедагогично, конечно, но, как говориться, всё, что делается, — к лучшему. Стёпочкина теперь не узнать. Старается, все двойки поисправил. Так это же тоже ваша заслуга. Так что, мой совет, учительство вам бросать нельзя ни в коем случае…

Директор заявление всё же подписал, хотя просил доработать хотя бы до конца мая, когда у младших классов начнутся каникулы, но это не стало проблемой, потому что на это время меня согласилась заменить та же Эльза Германовна, с чем директор в конце концов и согласился.

— Кирилл Михалыч, а откуда в РОНО знают про Стёпочкина? — не удержался и спросил я всё же у директора.

— Вы что, думаете, это я доложил? — возмутился Кирилл Михайлович. — Да Боже избави. И в голове такой мысли не было.

— Да нет, Кирилл Михалыч, Вы-то, я понимаю, меньше всех заинтересованы сор из избы не выносить, — стал оправдываться я, поняв, что невольно обидел человека.

— Я думаю, кто написал кляузу, тот мог и эту каплю дёгтя добавить… Но не хочу грех на душу брать, — замахал руками Кирилл Михайлович. — Вполне могло дойти до начальства и через слухи. Кто-нибудь из учителей мог рассказать дома, а то и дети рассказали родителям, а там и пошло. Говорят же, что шила в мешке не утаить.

Я решил загладить невольную вину перед добрым человеком и искренне сказал.

— Да ладно, Кирилл Михалыч, какая теперь разница… А вас, Кирилл Михалыч, и коллектив я буду вспоминать добром.

— А я Вам, голубчик, Владимир Юрьевич, дам хорошую характеристику, — растрогался Кирилл Михайлович. — Пригодится.

На том и расстались.

В учительскую я принёс торт. Мы пили чай, говорили о школе, о нелёгкой профессии учителя и о превратностях судьбы, которые нужно просто постараться пережить.

— Главное, не зацикливаться на неприятностях, потому что из каждой ситуации всегда есть выход. И никогда не нужно опускать руки, — изрекла химичка Светлана Петровна, переживая за меня.

— А я скажу, что учитель — это сплошной комок нервов, — возбуждённо заговорила Алла Павловна о наболевшем. — Всегда у всех на виду, всё время под чьим-то недремлющим и бдительным оком. А ты должен сохранять уверенность и достоинство, да ещё хорошо выглядеть каждый день… К нам предъявляют непомерные требования… Я должна налаживать контакты со школьниками, когда в старших классах между учителем и учеником — пропасть… Домой прихожу никакая, а дома муж и дети. Готовка, стирка, да ещё в магазинах в очередях постоять. Вот и разорвись.

Лицо Аллы Павловны пошло красными пятнами, а на глаза навернулись слёзы; она достала платочек из обшлага рукава шерстяной кофточки и поднесла к глазам.

Все шумно согласились с Аллой Павловной.

— Того наши бабы и выглядят в тридцать как в пятьдесят. Мало того, что работа на нервах, дома с детьми — как забубённая: уроки проверь, в кружок отведи, всех накорми, да ещё мужа ублажай, — подтвердила Ирина Васильевна.

— А он лежит на диване и газету читает. Хорошо, если ещё не пьёт, — мрачно сказала Светлана Петровна, и все почему-то посмотрели на Петра Никодимовича. Тот натянуто улыбнулся, пожал плечами и промолчал. Потом, пытаясь замять неловкость, сказал:

— Может быть, Вы, Владимир Юрьевич, напрасно так болезненно реагируете на эти претензии со стороны роно? Ведь нам всем приходится выслушивать нечто подобное и выкручиваться как-то. Мне, например, тоже указали на то, что я на своих уроках недостаточно уделяю внимания политическому просвещению.

— Пётр Никодимович в прошлом году взял и сказал, что, мол, партийность школьной работы должна заключаться только в обществоведении, но математика и другие точные науки — это частные предметы, — усмехнулась Алла Павловна, — так его весь год комиссиями изводили.

Пётр Никодимович сдержанно улыбнулся и согласно кивнул, но тут же произнёс:

— Тем не менее, на учителя возложена важная миссия, потому что, как сказал писатель Фёдор Абрамов, «Учитель — это человек, который держит в своих руках будущее нашей планеты».

С этим все дружно согласились, и только Светлана Николаевна пропустила слова математика мимо ушей и сказала:

— А меня заставили вводить антирелигиозное освещение в предмет. Антирелигиозное освещение я ввела, только это выглядит несуразно, как ярлык, приклеенный к шляпе, потому что, с моей точки зрения, к химии уж точно никакого отношения не имеет.

Когда я в шутку заметил, что мы говорим совершенно крамольные вещи, которые, если бы дошли до РОНО, кому-нибудь точно не поздоровилось, Алла Павловна заметила:

— А здесь, слава Богу, Эльзы Германовны нет…

Любови Ивановне, которая из-за моего ухода расстроилась больше всех, я подарил свою книжечку, что делал редко и только из откровенной симпатии.

Глава 24

Тоска по дому и по любви. В общежитии кирпичного завода. Хохол Микола и татарин Сабан. «Сто грамм — не харам». Первый день работы. Угроза «побачить, почому фунт нашого лиха» в действии. Тяжёлый труд рабочих кирпичного завода. Сердобольная напарница Вера. Саман проявляет чуткость. Талик Алеханов и дружба, которой не было.

Оставаться в школе я не мог, но уехать и появиться дома, когда в школах ещё продолжались уроки, я тоже считал для себя невозможным, потому что пришлось бы объяснять не только матери, но и знакомым, с чего это я приехал прежде, чем закончился учебный год, и не проштрафился ли я в чём-либо…

Но я всё чаще думал о доме, и меня стала одолевать тоска, которая съедала душу и угнетала психику. Я страдал от одиночества и от той тоски по любви, которая живёт в