Со скуки разговорилась с шефиней. С ней даже приятно поболтать о том о сем; и в картинах она толк знает. Кажется, начинаю ее понимать. Она дважды разводилась. Сейчас живет одна. Ей всего-навсего сорок лет; наверное, ей очень тяжело одной. А характер у нее все-таки гадкий: она завидует всем без исключения. Меня она просто не выносит, но, судя по всему, сама об этом и не подозревает.

Починили стиральную машину. Приходил мастер — сопляк, на вид лет девятнадцать, не больше, с немытыми патлами; таращился на меня как свинья. Представляю, о чем он в это время думал. Делал вид, что копается в моторе, а сам весь извертелся — ноги мои разглядывал. Когда явился Влад, я была уже на пределе. Мне хотелось вышвырнуть их обоих в окно, Влада в первую очередь. Когда электрик ушел, я втерла в руки крем и легонько погладила Влада по щеке. Я думала, он, как всегда, сморщится, а он — никакой реакции. Заперлась в ванной и долго плакала.

10.VII. Собираемся в отпуск. В понедельник едем на море. Покупаю всякую всячину. На зарплату особенно не разойдешься: купальник, пляжные тапочки, дезодорант, зубная паста — вот и все. Домой вернулась с ощущением, что забыла купить самое главное. Примерила купальник: ничего, сидит вполне сносно. Влад просто светится от счастья. И все-таки мне стало как-то не по себе от того, как он меня разглядывал. Словно оценивал…

Воскресенье, 6 октября 197… года

14 часов 40 минут

Мина П. снова удобно устроилась в кресле перед телевизором. Белье аккуратно развешено на балконе. Она погружается в сладкое забытье: перед ее глазами одна за другой проносятся картины из документального фильма о путешествиях. С необычайной легкостью переносится она из одной точки земного шара в другую, восторженно растворяясь в прекрасных пейзажах. Она то прогуливается по развалинам какого-то замка XV столетия, то попадает в самую гущу толкучего рынка где-то на городской площади. В памяти остается лишь театрально перекошенное лицо нищего-профессионала — доверчивую Мину П. оно вводит в заблуждение. Кинокамера бережно ведет ее по площади, среди тех, кто продает, покупает или просто глазеет. Она не может оторвать взгляд от стайки подростков, расположившихся прямо на мостовой и распевающих во всю глотку; недоверчиво изучает огромную неуклюжую машину с грубо размалеванными крыльями. Холодно и отрешенно смотрит на юную красавицу, уверенно поднимающуюся по трапу на борт этой громадины. Голос за кадром помогает ей правильно понять происходящее и составить о нем надлежащее мнение. Время от времени она обнаруживает, что по-прежнему сидит в уютном кресле у себя дома, в гостиной, тогда как на экране вихрем проносятся картины всевозможных разрушений; зрелище покосившихся хижин с обветшавшими крышами заставляет ее с облегчением вспомнить о своей трехкомнатной квартире, о мебели и об импортных фотообоях на стене в гостиной, испытывая ко всему этому что-то вроде нежности.

Документальный фильм кончился, но еще несколько минут она пребывает в забытьи. Рассеянно поворачивается к окну и отмечает про себя, что погода для октября довольно-таки хорошая. В ее сознании замок XV столетия постепенно сливается с толкучим рынком; лицо нищего стирается из памяти, но негромкий голос комментатора еще звучит в ушах. Все это, вместе взятое, весьма удачно сочетается с безоблачным октябрьским небом и бельем, развешанным на балконе.

Однако мы, кажется, опережаем события. Пока что молодая особа, которая расположилась в кресле и любуется осенним небом, лишь отдаленно напоминает нашу героиню, и то если иметь в виду преимущественно физическое сходство. Нас ставит в затруднительное положение еще одно обстоятельство: все, кто по той или иной причине смотрит по телевизору документальный фильм о путешествиях, в данный момент времени в какой-то мере похожи друг на друга. Я вынужден вспомнить о различных аналогиях в литературе — некоторые из них опасны и могут завести в бог весть какие дебри…

Впрочем, для нас этот документальный фильм — всего лишь самое заурядное событие в воскресном времяпрепровождении Мины П. Обыкновенно в этот час Мина все еще полощет белье и мечтает вознаградить себя за труд чашечкой горячего кофе или капелькой вишневой наливки. С нашей точки зрения, наиболее интересны воскресные дни с капелькой вишневой наливки. Заткнув бутылку пробкой и глубоко вздохнув (наливка настоящая, крепкая!), Мина испытывает легкие угрызения совести. Причина ее раскаяния кроется не в мимолетных (и сурово осуждаемых ею!) ощущениях, вызванных каплей алкоголя, и даже не в страхе, что этак «можно скатиться на самое дно, как те, что пьют в одиночку», но в ее неприятии, осуждении и отвращении к запаху спиртного, который иногда исходит от Влада П. Итак, она чувствует себя виноватой, и, судя по всему, вина ее прямо пропорциональна количеству выпитой наливки — то есть очень, очень мала, но все же достаточна, чтобы задуматься: а всегда ли она права по отношению к Владу? Далее, как правило, следует краткий припадок нежности in absentia[16], материально воплощенный в целой веренице уменьшительно-ласкательных эпитетов, произнесенных быстрым шепотком или про себя. Затем Мина, как всегда, вновь открывает в себе истинно материнское отношение к Владу, то есть неоспоримое право казнить и миловать. Тут она снова становится суровой и неприступной и т. п.

15 часов 10 минут

Мина встает и выходит из комнаты. Из ванной доносится негромкий стук — это захлопывается дверца стенного шкафчика. Мина снова появляется в гостиной; руки у нее густо намазаны чем-то белым; глаза блуждают. Обеденный стол и стулья сейчас для нее не более чем препятствия на пути; рассеянно втирая в ладони жирную мазь, она осторожно приближается к стене с фотообоями и из-под полуопущенных век пристально всматривается в изображение горного пейзажа, словно перед ней распахнутое окно. Мина невольно делает шаг вперед, но тщетно — горы все так же далеки и недосягаемы. Она утыкается в холодный мертвый угол, и пейзаж исчезает. Мина отступает на шаг и снова видит его: справа — зеленовато-коричневые горы и деревья с белесой корой; в центре каменистое ущелье — золотистые речные валуны и опаленные дыханием осени заросли; слева на переднем плане — звенящий горный ручеек и облако пара над ним. Мина снова впадает в забытье. Руки ее движутся сами по себе, тщательно втирая мазь в ладони, постепенно замирая, и наконец мягко падают вдоль тела. Мина погружается в созерцание, уходит в пейзаж — очередная попытка подсознания, стремление к бегству. Быть может, она стоит сейчас возле ручейка, а может быть — чуть подальше, возле деревьев. Все ее существо освещено кроткой улыбкой, она вся растворяется в блаженстве, тает от счастья. Сейчас лицо Мины — это сама безмятежность, подлинное воплощение женственности; в нем не