Показав Эмилии квартиру и пересмотрев с ней все свои фотографии, Симона прикатила из кухни сервировочный столик с латунными ножками и без одного колеса; на нем стоял кофейник и бутылка из-под «Чинзано», на три четверти заполненная наливкой из грецких орехов. Столик, с гордостью сообщила Симона, был антикварный. Она купила его в комиссионке. Отсутствие колеса — пустяки, конечно, если умеешь обращаться с такой вещью.

— Серджиу так даже больше нравится… — сказала она.

Кофе был горький. Наливка — такая сладкая, что склеивала рот. Симона посоветовала их смешать.

— Серджиу, правда, не в восторге от ореховой наливки.

Эмилия, хоть и не была знакома с Серджиу, про себя решила, что у него хороший вкус.

— Паул тоже терпеть не может наливки…

Симона заглянула ей в глаза:

— Прости, дорогая, но чтоб мне провалиться, если я тебя понимаю! Ну, сколько ты с ним прожила?

— Три года и восемь месяцев.

— Чтоб мне провалиться, если бы я на твоем месте все еще считала себя замужней. Я бы вряд ли смогла из любви к Серджиу… Понимаешь, о чем я?! Сомневаюсь, что на этом свете существует хоть один мужчина, которого стоило бы ждать…

Что касается мужчин, у Симоны был солидный опыт, и она без стеснения делилась им в учительской. По ее мнению, все мужчины были наделены одним-единственным полезным свойством, а в остальном…

До замужества Симона знала Серджиу всего несколько недель. Во время этого испытательного срока она называла его «мой жених». Впрочем, если не принимать в расчет ее взгляды на мужчин, Симона была замечательной подругой. Продукты для Паула доставала в основном она. Зимой она иногда ночевала у Эмилии в деревне. Они даже спали в одной кровати — так хотела Симона.

Вторая рюмочка наливки уже не показалась Эмилии чересчур сладкой. И фотографии на стенах выглядели совсем по-домашнему. Симона включила радиоприемник и упорхнула в соседнюю комнату — позвонить. «Наверное, Серджиу», — подумалось Эмилии. Она вдруг почувствовала себя лишней. Достала из сумочки часы на браслете. Обратный поезд был только через два часа — из Басараба через Бухарест. На станцию он прибывал совсем поздно, но многие женщины из их села работали в городе во вторую смену и тоже возвращались домой этим поездом. Идти вместе было не так страшно.

— Серджиу разрешил мне ничего не готовить на ужин, он захватит что-нибудь из ресторана, — объявила Симона, появляясь на пороге. — Они там отмечают победу нашей сборной над болгарами. Он вот-вот вернется; я ему сказала, пусть прихватит с собой кого-нибудь из приятелей. — Она взглянула на Эмилию, вопросительно улыбнувшись.

Эмилия сунула часы обратно в сумочку.

— Пожалуй, мне пора…

Симона коснулась ее руки:

— Ты ни с кем не хочешь знакомиться, правда, дорогая? Так я велю Серджиу спустить его с лестницы, ему это раз плюнуть. А хочешь, мы с тобой их обоих выставим, и дело с концом!

* * *

Ее разбудил солнечный зайчик, чудом пробившийся сквозь жалюзи. На ночном столике едва слышно тикал будильник. Подушка почему-то была влажная. Эмилия спустила ноги с кровати. Воспоминания о вечере в гостях у Симоны как-то чудно переплетались со снами этой ночи. Она вышла от Симоны и села в поезд. В вагоне длинные белесые лампы излучали холодный искусственный свет; одна такая лампа устрашающе гудела прямо у нее над головой. В памяти остались нестройный гам голосов вокруг, запах цуйки и хныканье ребенка на руках у старухи, клевавшей носом. Она пришла в себя лишь по дороге со станции. Кругом была ночь. Вначале мимо проносились лихие велосипедисты, освещая шоссе фарами; затем навстречу медленно и бесшумно, словно привидение, проплыла лошадь, тащившая телегу. Позади телеги раскачивался желтый фонарь. Эмилия то и дело оборачивалась, чтобы еще раз взглянуть на исчезающий вдали тусклый огонек. На повороте возле зарослей акации лошадь коротко заржала, нарушив тишину ночи. Эмилия вздрогнула, ей стало холодно…

…постепенно тьма вокруг стала рассеиваться, растворяясь в серебристом сиянии, которое, казалось, излучала дорожная пыль. Эмилия стояла у переправы, возле шаткого мостика. В глухом рокоте реки таилась угроза; сквозь трухлявые доски видны были гребешки волн. В густых зарослях камыша на другом берегу она вдруг увидела Паула — он боролся с течением, пытаясь вытащить машину, увязшую в иле. Брюки у него были закатаны до колен; утопая в скользкой грязи, он метался вокруг машины и что-то кричал, но рев воды заглушал его голос. Она хотела было кинуться на ту сторону, к нему, но внезапно мутный вал обрушился на старые доски — мостика как не бывало. Река вышла из берегов. Паул всем телом пытался удержать машину, но река окружила его; он исчез в волнах. Эмилия отшатнулась — прямо на нее неслась лавина воды, покрытая грязной пеной. Наконец она разглядела машину; течение уносило ее, кружа в водовороте. Выбиваясь из сил, Паул плыл вровень с машиной; он пытался дотянуться до двери в кабину. Лицо его было искажено страхом и яростью. Увидев Эмилию, он замахал руками — звал ее за собой. Она бежала вдоль берега, а река разливалась все шире и шире. Паул был теперь совсем далеко; силуэт его маячил среди плакучих ив, почти сливаясь с деревьями. Она, задыхаясь, остановилась; мелкие волны, ласково журча, набегали на берег; среди них качался обломок доски…

Она встала с кровати, открыла ставни. Солнце уже поднялось высоко — одиннадцатый час. Она распахнула окно: было свежо, влажная от росы листва яблонь сверкала и переливалась в голубизне майского утра. Из двора, что напротив, донесся визгливый крик соседки:

— Викторица-а-а!..

Эмилия отошла от окна. Накинула на плечи халатик. Спешить ей было некуда — по воскресеньям времени у нее хоть отбавляй.

Позавтракав в одиночестве, она надела платье и вышла в сад. Выпустила кур из курятника. Требовательно кудахтая, они сгрудились вокруг нее. Эмилия по привычке пересчитала их и достала из большого мешка на террасе несколько кукурузных початков. Присев на скамью под яблонями, вылущила зерна в подол. Солнышко начинало припекать.

Накормив птицу, она поднялась со скамьи и, не зная, как убить время, бесцельно прошлась по двору. До вечера было еще так далеко! Если бы она согласилась остаться у Симоны, в Бухаресте, то обязательно пошла бы в парк Хэрэстрэу. Или просто побродила бы по бульвару. В студенческие годы ей нравилось по воскресеньям гулять по бульвару. Веселая праздничная толчея, нарядные чистенькие дети — смотришь на все это и забываешь о своих бедах. Одиночество отступает, растворяясь в радости, царящей вокруг. Почему она не осталась в Бухаресте?! А ведь Симона так упрашивала ее,