Я перестал смеяться и приподнялся на локте:

– Ты куда?

– Подальше от тебя.

И только теперь я заметил, что она в ярости.

Недоуменно моргнув, я поднялся и последовал за ней. При той силе, которую я в себе ощущал после шутки над мусорщиками, мне не составило труда обхватить Гимн за талию и перепрыгнуть вместе с ней половину переулка, коснувшись земли на хорошо освещенной улице, где воздух был свежим. Там стояли несколько человек, судачивших о поспешном бегстве мусорщиков. Они дружно ахнули, когда я спрыгнул на мостовую, и сразу заспешили куда-то и разошлись. Некоторые испуганно оглядывались, видимо боясь, что мне вздумается за ними последовать.

Озадаченно проводив их глазами, я поставил Гимн на мостовую. Она тотчас устремилась прочь.

– Эй! – окликнул я.

Она остановилась и бросила на меня такой опасливый взгляд, что я даже поежился.

– Что?

Я подбоченился:

– Я же тебя типа спас. Неужели даже спасибо не скажешь?

– Спасибо, – натянуто поблагодарила она. – Хотя реально мне ничего не грозило бы, если бы ты их не окликнул!

Верно, хотя…

– Они больше не тронут тебя. Разве не этого ты хотела?

Гимн покраснела:

– Я хотела тихо и спокойно заниматься своим делом. Надо было сразу уйти, как только я поняла, кто ты такой! Потому что ты с тех пор… ну… стал хуже. Ты был такой печальный, я уж решила, что в тебе есть… – она глотала слова от злости и напряжения, – что-то человеческое! А ты, оказывается, такой же, как все богорожденные! Комкаешь жизни смертных и воображаешь при этом, что делаешь нам благодеяние!

Она отвернулась и захромала прочь так быстро, что хромота сделала ее походку уродливым подобием веселой припрыжки. Я присмотрелся и понял, что ошибался. Изуродованная ступня ничуть ее не задерживала.

Я смотрел ей вслед, пока не сделалось ясно – она не остановится. Тогда я вздохнул и трусцой побежал следом.

Я почти догнал ее, когда Гимн услышала за спиной мои шаги. Она остановилась и повернулась:

– Чего еще?

Я тоже остановился. Сунул руки в карманы и попытался не сутулиться.

– Я должен тебе это возместить, – сказал я, жалея, что не могу просто уйти. – Может, ты что-нибудь хочешь? Ногу я тебе вылечить не могу, но… Не знаю. Скажи, и я сделаю.

Я почти услышал, как она заскрипела зубами. Некоторое время она молчала. Наверное, ей требовалось совладать со злостью, пока она не наорала на бога.

– Не надо мне ногу поправлять, – на удивление спокойно проговорила она затем. – Мне вообще ничего от тебя не надо. Но если услужение настолько в твоей природе и ты нипочем меня не отпустишь, пока что-нибудь не сделаешь, так вот: мне кое-что нужно. Денег!

Я моргнул:

– Денег? Но…

– Ты же бог. Тебе положено уметь их делать.

Я задумался о какой-нибудь игре или игрушке, которая дала бы мне возможность добыть денег. Азартные игры были уделом взрослых и в мою природу не вписывались. Может, я сумел бы материализовать какую-нибудь детскую сказку или колыбельную вроде той, где пелось о золотых веревках и жемчужных фонариках. Я спросил:

– Может, драгоценными камнями возьмешь?

Она с отвращением фыркнула, развернулась и пошла.

Я застонал и потрусил следом.

– Слушай, я лишь сказал, что могу сотворить довольно ценные вещи, а ты их продашь. Что не так?

– Не могу я их продавать, – буркнула она на ходу, и мне пришлось поторапливаться, чтобы не отстать. – Попробуй я продать что-нибудь дорогостоящее, меня сразу убьют! Если отправлюсь к ростовщику, то еще из лавки выйти не успею, как весь Южный Корень будет знать, что у меня завелись деньги! То есть у меня сразу или ограбят дом, или похитят родственников, или еще что-нибудь произойдет. Я не знаю никого в торговых картелях, кто стал бы у меня что-нибудь покупать, а если и стал бы, так они больше половины сдерут в качестве «вознаграждения». А поскольку я недостаточно высокопоставленна, чтобы впечатлить орден Итемпаса, остальное заберет священство в качестве десятины. Я могла бы пойти к кому-нибудь из городских богорожденных, но это значит опять иметь дело с кем-то из ваших! – Она бросила на меня испепеляющий взгляд. – Мои родители уже немолоды, а я их единственный ребенок. Мне нужны деньги на еду и чтобы платить за жилье, и крышу починить, и, может, отцу бутылочку вина изредка прикупить, чтобы он не так изводился, думая, как мы дальше жить будем. Можешь ты мне что-нибудь из этого дать?

Выслушав такую отповедь, я даже начал спотыкаться. Меня словно по голове треснули.

– Я… Нет.

Гимн долго смотрела на меня, а потом вздохнула и остановилась. Потерла лоб, как будто у нее голова разболелась.

– Слушай, а ты кто из них?

– Сиэй.

Она удивилась. Приятная перемена: все лучше, чем разочарование и презрение.

– Не припоминаю такого имени.

– Когда-то я жил здесь… – Я замялся. – Давным-давно. Я вернулся в царство смертных всего несколько дней назад.

– Боги благие! Ну, тогда ясно, почему ты такое ходячее бедствие. Новенький в городе! – Казалось, ее гнев стал утихать. Она смерила меня взглядом. – Ладно, а ты бог чего?

– Всяких штучек, шуток, проказ… – Так мне всегда было легче объяснять смертным. Слово «детство» почему-то всегда ставило их в тупик. Гимн кивнула, и я наудачу добавил: – И еще невинности.

Она задумалась.

– Значит, ты из старшего поколения. Младшие, они как-то попроще.

– Не то чтобы попроще. Их природа больше настроена на земную жизнь, ведь они родились уже после создания смертных, и…

– Да знаю я, – с вернувшимся раздражением перебила она. – Слушай, люди в этом городе давно уже живут с твоими собратьями бок о бок. Мы знаем, что у вас к чему, так что не надо меня просвещать. – Она опять вздохнула и покачала головой. – Я знаю, ты должен действовать, как велит твоя природа. Верно? Но мне-то проказы и шуточки не нужны, мне денег надо. Если хочешь сотворить что-нибудь ценное, продавай это сам, потом мне деньги отдашь, всего-то делов. Главное, постарайся не высовываться, хорошо? И отвяжись от меня до тех пор. Пожалуйста!

С этими словами Гимн повернулась и зашагала прочь. Не так быстро, как прежде, – успела поуспокоиться. Я провожал ее взглядом, чувствуя себя несколько не в своей тарелке и пытаясь сообразить, каким способом, во имя всех преисподних, я собирался добыть для нее деньги. Ибо она была права: честная игра есть такая же основа моей природы, как и бытие ребенком. И если я ничего не сделаю с тем, что невольно ей причинил, это сотрет еще толику того детства, что ей еще осталась. Если бы я поступил нечестно до своего преображения, я бы заболел. А если поступлю теперь? Я понятия не имел, чем такое кончится, и выяснять не собирался.