Из моей груди начало сочиться молоко. Мне невыносима мысль о том, чтобы отказаться от Фрейи. Никогда.

***

Без десяти шесть утра я жду автобус на Монпелье. Тобиас категорически отказался ехать со мной, и еще он говорит, что ему необходима машина. Он заставил меня пообещать, что я вернусь автобусом, который идет обратно после обеда.

К девяти я уже в больнице. Вид Фрейи, подключенной ко всем этим мониторам, трубкам и электродам, больше не вызывает у меня ужаса. Я на шаг отдалилась от нее.

Фрейя на стероидах. Вместо того чтобы прижиматься ко мне всем телом, она лежит негнущаяся и конвульсивно молотит меня своими кулачками, издавая протестующие крики. У нее постоянно дергается челюсть и дикий взгляд человека, наглотавшегося таблеток, — похоже, она сейчас вообще не спит.

Я держу ее на руках и, отказавшись от своих намерений, даю ей взять губами мой сосок. Она сосет ритмично, но без удовольствия.

В соседней кроватке спит Сами. На щеке его высохший след от слезы. Рядом сидит Найла и держит его за руку.

— Как он? — спрашиваю я.

Она только безнадежно машет рукой.

— Ему это не нравится. Как и мне. Но что я могу сделать? Я его мать.

Проснувшись этим утром, я смотрю на лучи солнца, просвечивающие сквозь чистые занавески. Ветки инжира медленно помахивают мне в своем ленивом приветствии. С дерева раздается какофония звуков: там полно мелких птичек, долбящих инжир своими клювами. Они дырявят плоды все до одного. Вот оно, окончание le bon moment. Я пропустила всего один день заготовки инжира, и все это закончилось.

Но теперь я обнаружила высоко в горах место, где до сих пор цветет бузина. Она обладает тяжелым ароматом, похожим на запах лекарств. Его можно поймать, этот дух раннего лета. Его можно закрыть в бутыль с сахаром и цедрой лимона. Через двадцать четыре часа эта смесь начинает пениться. И превращается в эссенцию.

Я люблю эту алхимию, эту определенность. Ингредиенты подчиняются правилам, которые хорошо известны и понятны. При определенных условиях все это ведет себя определенным образом. Но у моей любви есть границы. Я должна провести черту на песке.

Я расталкиваю Тобиаса.

— Тобиас, ты прав.

— Ш-шо?

— Я все решила. Я не собираюсь проходить через то, через что проходит та, другая семья. Я не могу. Я просто не могу.

— Правильно, — говорит Тобиас. — В этом я с тобой. На сто процентов. Значит, ты больше не поедешь в больницу?

— Ну, этого я как раз не говорила. Собственно, я даже не очень уверена, что именно хочу сказать.

— Мне кажется, что ты разрываешься в двух противоположных направлениях, — говорит он. — Полученная тобой возможность быть матерью тянет тебя к Фрейе, а инстинкт самосохранения отталкивает тебя от нее.

— Возможно, ты и прав, — говорю я. — И они… эти направления… они взаимоисключающие. Они просто как бы смяли меня. Я не могу думать, не могу даже что-то чувствовать. Могу только мучиться от навязчивой идеи взять все под свой контроль.

Мы некоторое время целуемся, потом я со вздохом отстраняюсь.

— Давай лучше пойдем вниз и позаботимся о завтраке для народных масс.

На кухне я распахиваю холодильник. Вместо желанного дыхания холода в лицо мне ударяет поток теплого вязкого воздуха.

— Глазам своим не верю, — говорю я, — холодильник поломался. Он же новехонький!

— О, наверное, просто вилка выскочила из розетки, — говорит Тобиас.

Вместе мы отодвигаем его от стены. Позади него мы находим труп жирной крысы с зажатым в зубах электрокабелем, который ее и убил.

***

Сегодня утром Тобиас разрешает мне взять «Астру», чтобы съездить в Монпелье. Он провожает меня и целует на прощанье. Но ехать со мной не хочет, как я его об этом ни просила. На шоссе я чувствую знакомое ощущение где-то в животе — опустошенность и злость. Сама себе я представляюсь эдаким «Ё-ё». Сколько бы я ни скакала вверх-вниз, все мои усилия сохранить семью не имеют шанса на успех, если он не поддержит меня, чтобы моя нитка больше не раскручивалась.

Приехав в отделение, я вижу, что нянечки уже катают Фрейю в коляске.

Но мне она кажется странной. Куда подевался мой очаровательный хрупкий эльф? Что это за толстощекий рыжий ребенок с поросячьими глазками? Стероиды сделали свое дело. Я беру ее на руки. Она пахнет больницей. Я понимаю, почему животные бросают своих детенышей, если люди слишком долго держат их у себя. Она даже по ощущениям совсем другая: более тяжелая, более жесткая, с новой привычкой выгибать дугой шею назад. Мне хочется забрать ее домой, искупать, прижать к себе, хочется снова сделать ее своей. Но какая-то моя часть хочет уехать прямо сейчас, пока я еще могу это сделать. Чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

К Сами пришли гости. Пожилая женщина — вероятно, его бабушка — и маленькая девочка лет четырех или пяти.

— Это мать моего мужа, — говорит Найла, — и с ней моя младшая дочка, Амина.

Пожилая женщина заговаривает со мной без приветствия и каких-то предисловий, как будто она знает меня уже сто лет:

— Опять больница, а погода такая жаркая. И все же это пройдет. Это пройдет…

***

Когда я приплетаюсь наконец домой, то застаю в гостиной Тобиаса и Лизи, которые склонились над его компьютером.

— Я обучаю Лизи искусству поиска в интернете, — говорит Тобиас. — Я думаю, что компьютерная грамотность изменит ее жизнь.

— Я открыла для себя новую замечательную систему предсказаний, — говорит Лизи. — Инки выложили ее в интернет бесплатно. Анна, вы помните дату и точное, до минут, время рождения Фрейи? Я составляю ее гороскоп.

— Лизи, — говорю я, — как-нибудь в другой раз. Я ужасно устала. И к тому же, разве это не инки вырывали людям сердца заживо?

— О, да брось ты, Анна, это всего лишь будет забавно, — говорит Тобиас.

А Лизи взволнованно смотрит на меня широко открытыми глазами. Я раздраженно думаю, почему она еще здесь? Я должна убедить Тобиаса, что нам нужно избавиться от нее, и немедленно. Но сейчас я слишком утомлена, чтобы вступать в пререкания, которые это решение неминуемо повлечет за собой.

— Подумайте, будет достаточно даже просто даты, — говорит Лизи. Ее пальцы летают по клавиатуре, после чего она лихорадочно что-то пишет у себя в блокноте. Внезапно она восклицает: — Но это же все объясняет!

— Отлично, — говорю я.

Мой сарказм Лизи нисколько не смущает.

— Фрейя не делает, она есть, — с триумфом в голосе говорит она. — Она влияет на жизнь людей вокруг нее. Она приносит с собой перемены.