Лично мне особенно нравится следующее: шерстяное впитывающее одеяло, которое я купила, когда была беременна, синее с белым платьице со сделанными вручную оборками, которое пошила для нее моя мама, рубашечки из индийского батика от Марты. Это также украшенные вышивкой хлопчатобумажные носочки и трусики с ажурным кружевом. И еще льняное постельное детское белье с инициалами. Что толку от всего этого семимесячному младенцу, который даже не может держать головку? Возможно, я когда-нибудь смогу использовать все это для другого ребенка…

В последнее время я все чаще и чаще позволяю себе погружаться в блаженные грезы наяву.

…Я снова беременна. Нет никакой тошноты, недомоганий и дискомфорта, какие были у меня с Фрейей. На этот раз у меня близнецы: один запасной — на случай, если демоны продолжают преследовать нас. Я наконец научилась отчужденности — возможно, именно для этого и появилась Фрейя. Дети рождаются без всяких трудностей, и, когда они появляются на свет, Тобиас радостно плачет, как будто это в первый раз, и мы снова переживаем волшебный миг, только на этот раз за ним по пятам не следует кошмар.

Это безумная фантазия, но я должна верить, что такое когда-нибудь случится. Я надеюсь, что у меня с моими двойняшками будет много забот и не останется времени на то, чтобы переживать, когда у меня заберут Фрейю. Когда ее поместят в детское учреждение, я буду руками стирать вышитые платьица для деток, которые могут ходить и разговаривать, а не агонизировать по поводу того, что она лежит где-то одна, купаясь в собственной блевотине.

Я смотрю на Тобиаса, который по-прежнему спит на кровати. Фрейя лежит рядом с ним, и головы их указывают одно направление. Оба они забросили одну руку вверх. Они похрапывают. Они похожи как две капли воды. Такие умиротворенные, такие красивые. Оба. И прежде чем я успеваю опомниться, любовь снова подкрадывается ко мне и, вонзив свой нож, проворачивает его в ране.

Я стягиваю стопку детских вещей с полки и быстро просматриваю их. Я сую обратно все, что можно легко постирать в машине: комбинезончики из махровой ткани, акриловые кофточки, хлопчатобумажные рубашечки. Все, что из чистой шерсти, с оборками, вышивкой или нецветное тут же идет в сверхкрепкий, наглухо закрывающийся пластиковый пакет. Я кладу его повыше, на верхнюю полку — пусть подождет того дня, когда моя жизнь снова войдет в колею.

***

Лизи переполняет странная энергия.

— Грядет новая эра! — постоянно говорит нам она. — Время изобилия!

В каком-то смысле я с ней согласна. Внизу, в долине у реки, процветают огородные участки: со стеблей свисают темно-красные помидоры, артишоки тянут вверх свои огромные головки, а стройные грядки пестреют огненно-красной фасолью, цукини, перцем и баклажанами.

Колбасы Ивонн висят на мясницком крюке в кладовой для дичи в восхитительном изобилии.

— Вау! — восклицаю я, когда мне позволяется туда заглянуть. — Только они еще немного сыроваты.

— Это часть процесса, — объясняет она. — Лишняя вода должна стечь. Останется только чистое мясо. Влажность способствует росту диких дрожжей. Скоро они покроются белой плесенью.

— Замечательно!

— Это все равно что делать хорошее вино или сыр. Их нужно оставлять на воздухе в прохладном месте для выдержки — все небыстро и с любовью.

— А что вы здесь готовите? — спрашиваю я.

— Фрикандо, — говорит Ивонн. — Оно делается из нескольких кусков постной и нескольких кусков жирной свинины. А также, конечно, из abats ливера. Оно должно готовиться медленно в crépine de porc — в жиру, который окружает желудок свиньи. Очень вкусно! Ох, Анна, может быть, если я выиграю этот конкурс, я смогу иметь такую же laboratoir, как эта!

— Вы вполне можете пользоваться этой, Ивонн. Вы могли бы давать уроки моим ученикам. Трудно придумать лучшую рекламу для моей кулинарной школы, чем наличие своей собственной charcutière.

— Особенно, если я получу médaille d’or[65], — мечтательно говорит Ивонн. — Наверное, мне следует посвятить свою жизнь собственной charcutière, а не замужеству. Потому что Жульен меня не любит.

— О, Ивонн, что вы, он любит вас.

— Если бы любил, он бы выучился какому-то серьезному делу. Стал бы мясником, например. Женился бы на мне. Он говорит, что не верит в женитьбу. — Взгляд ее падает на Фрейю, которая висит в перевязи у меня на груди. — Я боюсь, что могу упустить свой шанс, — говорит она. — Шанс стать maman[66].

— Вы же знаете, как Жульен любит всякие пирушки, — говорю я. — Возможно, если вы согласитесь сыграть неофициальную свадьбу там, у него на поляне, он на это пойдет.

— Я не буду его сожительницей, — говорит Ивонн. — И не стану позориться перед всей долиной.

— Может быть, он пойдет и на официальную свадьбу, если вы согласитесь провести ее в домике на дереве.

Но Ивонн, обычно такая сговорчивая, в этом вопросе совершенно непреклонна:

— Я всегда хотела венчаться в церкви. В белом подвенечном платье. Папа купил бы мне такое.

Единственный проблеск надежды видится мне в том, что Жульен назначен хранителем saucissons — колбас. Ему единственному разрешено заглядывать в эту святая святых, он один может наблюдать за секретными процессами и ему единственному доверен ключ от этих дверей, который он, как я заметила, носит на цепочке на шее как какой-то знак принадлежности к клану жрецов.

Как я подозреваю, Ивонн еще не окончательно потеряла надежду, что в один прекрасный день его удастся уговорить стать учеником мясника.

***

Сегодня утром солнце заливает нашу спальню своим светом с полседьмого. Как только луч касается Фрейи, она издает свое «уа-а-а!» и бьет меня кулачком. Рука мокрая в том месте, где она ее сосала. Она бьет меня по лицу и соскальзывает вниз по носу к губам, оставляя теплый липкий след.

Я поднимаю веки и смотрю ей в глаза. Они уже не голубовато-серые, как шифер. Один из них светло-коричневый, как у меня, а другой, со зрачком, напоминающим мазок краски, голубой, как у Тобиаса. Я лежу, смотрю на нее и думаю, как это интересно и необычно иметь ребенка, у которого глаза разного цвета.

Просыпается Тобиас и, наклонившись над ней, невольно улыбается.

Фрейя — мгновенно и абсолютно определенно — улыбается ему в ответ.

— Вау! — вырывается у Тобиаса.

Я никогда раньше не видела, чтобы он так смотрел на нее: сосредоточенно и восторженно, как будто наблюдая за рождением новой планеты.

И я думаю: это случилось, это все-таки наконец случилось… Он сражен. Та волшебная химия, которой обладают маленькие детки, чтобы пленять своих отцов, равно как и своих матерей, наконец-то вступила в действие.

— Это ее первая улыбка, — говорит Тобиас. — И она адресована мне, ее папе.